Читаем По ту сторону полностью

Они вышли к Днепру севернее Канева. Над Днепром почти непрерывно висели ракеты, по воде шарили широкие лучи прожекторов. Было светло как днем. И только у самого берега крупные зеленые звезды отчетливо отражались в темной воде. В той самой воде, которой им так не хватало все эти дни, которую они делили и считали глотками.

И первое, что они сделали, это напились досыта.

О том, чтобы переправиться на тот берег вплавь, не могло быть и речи. Во-первых, не хватит сил. Днепр в этом месте широкий, даже натренированному пловцу не преодолеть такое расстояние. А им, измученным и голодным, и соваться нечего, не дотянуть и до середины. А во-вторых, эти прожекторы и ракеты…

И все-таки надо попытаться, другого выхода нет. Надо найти хотя бы какую-нибудь захудалую лодчонку. А где ее найдешь? Разве где-нибудь возле селения. Ближайшим селением был Канев. И они двинулись туда.

К рассвету они добрались до крутого яра и укрылись у его подножия. Позавтракали припасенной с прошлой ночи свеклой и собрались было вздремнуть, как услышали тарахтение мотора. К яру подъехала машина, послышались голоса.

— Немцы! — шепнул Голенко.

— Ничего, нас оттуда не видно, — успокоил его Переплетов.

Они услышали, как подошла вторая машина. Сверху начали что-то сбрасывать.

— Смотрите, человек! — опять прошептал Голенко.

И верно, недалеко от них лежал человек. Вот прямо на него упал второй, третий…

Когда машины ушли, Переплетов осторожно выбрался из укрытия. Вокруг лежали трупы замученных людей. Здесь были и дети, и женщины, и старики. Всего человек пятьдесят.

Голенко тоже выбрался из укрытия. Его трясло.

— Вот, Вася, смотри и запоминай, что они с нами делают, — сказал Переплетов. — Мы должны им за все это отомстить.

И немного погодя добавил:

— Если попадемся, то же самое ожидает и нас.

— Давайте уйдем отсюда, — предложил Голенко. — Не могу я тут оставаться.

— Куда же идти среди бела дня?

Голенко снова забрался в укрытие, а Переплетов все же пошел к горе трупов. Надо было посмотреть, нет ли кого живого, может быть, нужна помощь.

Но живых тут не было.

Едва стемнело, Переплетов и Голенко выбрались наверх и пошли дальше. Поиски лодки ничего не дали. Тут не то что лодки, бревна нигде не найдешь.

Уже светало, когда возле села Ржавец они увидели скирду соломы. Осторожно подползли, глубоко зарылись в солому, вход аккуратно замаскировали, чтобы снаружи ничего не было видно.

Отогрелись быстро и оба задремали. Вокруг было тихо, из села не доносилось ни одного звука. Только мыши шуршали в соломе.

Но поспать им так и не удалось. К скирде подошли два танка, остановились всего метрах в пятнадцати. Солдаты начали рыть капониры. Рыли весь день. К вечеру танки начали вползать в капониры. Один зашел с первого раза, а второй не попал. Танк сдал назад и остановился всего в полуметре от скирды. Хорошо еще, что не раздавил.

Но его выхлопные трубы оказались как раз против входа в их убежище. Водитель танка, не сбросив газа, вылез через передний люк и пошел осматривать капонир. Должно быть, он показался ему узким, водитель переругивался с солдатами, которые его рыли. Голосов из-за шума мотора не было слышно, видно было только, как солдаты, оправдываясь, что-то показывают руками.

А выхлопные газы уже заполнили убежище, нечем стало дышать. Если бы немецкий танк замешкался у капонира еще минуты на три-четыре, Переплетов и Голенко задохнулись бы. Но вот водитель влез в люк, и танк медленно пополз к капониру…


Они не могли сказать точно, сколько дней и ночей провели в этой скирде. Еще глубже зарывшись в солому, они теперь не видели ни солнца, ни звезд. Судить о времени они могли только по тому, когда немцы ели. Тогда у них наступало оживление, они подходили к скирде и, привалившись к ней, гремели котелками и ложками. И как ни глубоко зарылись Переплетов и Голенко в солому, запах пищи доходил и до них. От этого запаха становилось совсем невыносимо.

Несмотря на близость немцев, Переплетов и Голенко потихоньку углубляли свое убежище. Надо было прорыть скирду насквозь, с той стороны будет легче уйти.

И когда они все-таки ушли, то, добравшись до леса, почувствовали себя так свободно, как будто для них миновала всякая опасность. Может быть, это и погубило бы их, наткнись они на немцев.

Но им повезло: они попали прямо в руки нашим.

Случилось это так.

День они пролежали в глубокой, заросшей полынью яме на самой окраине какой-то деревни, метрах в семидесяти от крайней хаты. Они настолько обессилели, что Переплетов решил ночью пойти в деревню и попробовать раздобыть хоть какой-нибудь еды.

Он лежал на краю ямы и наблюдал за тем, что делается в деревне.

Немцев в деревне было, видимо, мало. По крайней мере, Переплетов заметил только двоих. Они заходили в третью от края хату. Вышли оттуда навеселе, хозяйка хаты выскочила на крыльцо провожать их, сунула одному из них еще бутылку: должно быть, она торговала самогоном.

Проводив подвыпивших фашистов, хозяйка вернулась в хату, но вскоре опять появилась на крыльце, теперь уже с корзиной. Оглядевшись по сторонам, юркнула за сарайчик. Когда она вышла оттуда, корзины у нее не было.

Перейти на страницу:

Все книги серии Честь. Отвага. Мужество

Похожие книги

Адмирал Советского Союза
Адмирал Советского Союза

Николай Герасимович Кузнецов – адмирал Флота Советского Союза, один из тех, кому мы обязаны победой в Великой Отечественной войне. В 1939 г., по личному указанию Сталина, 34-летний Кузнецов был назначен народным комиссаром ВМФ СССР. Во время войны он входил в Ставку Верховного Главнокомандования, оперативно и энергично руководил флотом. За свои выдающиеся заслуги Н.Г. Кузнецов получил высшее воинское звание на флоте и стал Героем Советского Союза.В своей книге Н.Г. Кузнецов рассказывает о своем боевом пути начиная от Гражданской войны в Испании до окончательного разгрома гитлеровской Германии и поражения милитаристской Японии. Оборона Ханко, Либавы, Таллина, Одессы, Севастополя, Москвы, Ленинграда, Сталинграда, крупнейшие операции флотов на Севере, Балтике и Черном море – все это есть в книге легендарного советского адмирала. Кроме того, он вспоминает о своих встречах с высшими государственными, партийными и военными руководителями СССР, рассказывает о методах и стиле работы И.В. Сталина, Г.К. Жукова и многих других известных деятелей своего времени.Воспоминания впервые выходят в полном виде, ранее они никогда не издавались под одной обложкой.

Николай Герасимович Кузнецов

Биографии и Мемуары
Адмирал Ее Величества России
Адмирал Ее Величества России

Что есть величие – закономерность или случайность? Вряд ли на этот вопрос можно ответить однозначно. Но разве большинство великих судеб делает не случайный поворот? Какая-нибудь ничего не значащая встреча, мимолетная удача, без которой великий путь так бы и остался просто биографией.И все же есть судьбы, которым путь к величию, кажется, предначертан с рождения. Павел Степанович Нахимов (1802—1855) – из их числа. Конечно, у него были учителя, был великий М. П. Лазарев, под началом которого Нахимов сначала отправился в кругосветное плавание, а затем геройски сражался в битве при Наварине.Но Нахимов шел к своей славе, невзирая на подарки судьбы и ее удары. Например, когда тот же Лазарев охладел к нему и настоял на назначении на пост начальника штаба (а фактически – командующего) Черноморского флота другого, пусть и не менее достойного кандидата – Корнилова. Тогда Нахимов не просто стоически воспринял эту ситуацию, но до последней своей минуты хранил искреннее уважение к памяти Лазарева и Корнилова.Крымская война 1853—1856 гг. была последней «благородной» войной в истории человечества, «войной джентльменов». Во-первых, потому, что враги хоть и оставались врагами, но уважали друг друга. А во-вторых – это была война «идеальных» командиров. Иерархия, звания, прошлые заслуги – все это ничего не значило для Нахимова, когда речь о шла о деле. А делом всей жизни адмирала была защита Отечества…От юности, учебы в Морском корпусе, первых плаваний – до гениальной победы при Синопе и героической обороны Севастополя: о большом пути великого флотоводца рассказывают уникальные документы самого П. С. Нахимова. Дополняют их мемуары соратников Павла Степановича, воспоминания современников знаменитого российского адмирала, фрагменты трудов классиков военной истории – Е. В. Тарле, А. М. Зайончковского, М. И. Богдановича, А. А. Керсновского.Нахимов был фаталистом. Он всегда знал, что придет его время. Что, даже если понадобится сражаться с превосходящим флотом противника,– он будет сражаться и победит. Знал, что именно он должен защищать Севастополь, руководить его обороной, даже не имея поначалу соответствующих на то полномочий. А когда погиб Корнилов и положение Севастополя становилось все более тяжелым, «окружающие Нахимова стали замечать в нем твердое, безмолвное решение, смысл которого был им понятен. С каждым месяцем им становилось все яснее, что этот человек не может и не хочет пережить Севастополь».Так и вышло… В этом – высшая форма величия полководца, которую невозможно изъяснить… Перед ней можно только преклоняться…Электронная публикация материалов жизни и деятельности П. С. Нахимова включает полный текст бумажной книги и избранную часть иллюстративного документального материала. А для истинных ценителей подарочных изданий мы предлагаем классическую книгу. Как и все издания серии «Великие полководцы» книга снабжена подробными историческими и биографическими комментариями; текст сопровождают сотни иллюстраций из российских и зарубежных периодических изданий описываемого времени, с многими из которых современный читатель познакомится впервые. Прекрасная печать, оригинальное оформление, лучшая офсетная бумага – все это делает книги подарочной серии «Великие полководцы» лучшим подарком мужчине на все случаи жизни.

Павел Степанович Нахимов

Биографии и Мемуары / Военное дело / Военная история / История / Военное дело: прочее / Образование и наука
Идея истории
Идея истории

Как продукты воображения, работы историка и романиста нисколько не отличаются. В чём они различаются, так это в том, что картина, созданная историком, имеет в виду быть истинной.(Р. Дж. Коллингвуд)Существующая ныне история зародилась почти четыре тысячи лет назад в Западной Азии и Европе. Как это произошло? Каковы стадии формирования того, что мы называем историей? В чем суть исторического познания, чему оно служит? На эти и другие вопросы предлагает свои ответы крупнейший британский философ, историк и археолог Робин Джордж Коллингвуд (1889—1943) в знаменитом исследовании «Идея истории» (The Idea of History).Коллингвуд обосновывает свою философскую позицию тем, что, в отличие от естествознания, описывающего в форме законов природы внешнюю сторону событий, историк всегда имеет дело с человеческим действием, для адекватного понимания которого необходимо понять мысль исторического деятеля, совершившего данное действие. «Исторический процесс сам по себе есть процесс мысли, и он существует лишь в той мере, в какой сознание, участвующее в нём, осознаёт себя его частью». Содержание I—IV-й частей работы посвящено историографии философского осмысления истории. Причём, помимо классических трудов историков и философов прошлого, автор подробно разбирает в IV-й части взгляды на философию истории современных ему мыслителей Англии, Германии, Франции и Италии. В V-й части — «Эпилегомены» — он предлагает собственное исследование проблем исторической науки (роли воображения и доказательства, предмета истории, истории и свободы, применимости понятия прогресса к истории).Согласно концепции Коллингвуда, опиравшегося на идеи Гегеля, истина не открывается сразу и целиком, а вырабатывается постепенно, созревает во времени и развивается, так что противоположность истины и заблуждения становится относительной. Новое воззрение не отбрасывает старое, как негодный хлам, а сохраняет в старом все жизнеспособное, продолжая тем самым его бытие в ином контексте и в изменившихся условиях. То, что отживает и отбрасывается в ходе исторического развития, составляет заблуждение прошлого, а то, что сохраняется в настоящем, образует его (прошлого) истину. Но и сегодняшняя истина подвластна общему закону развития, ей тоже суждено претерпеть в будущем беспощадную ревизию, многое утратить и возродиться в сильно изменённом, чтоб не сказать неузнаваемом, виде. Философия призвана резюмировать ход исторического процесса, систематизировать и объединять ранее обнаружившиеся точки зрения во все более богатую и гармоническую картину мира. Специфика истории по Коллингвуду заключается в парадоксальном слиянии свойств искусства и науки, образующем «нечто третье» — историческое сознание как особую «самодовлеющую, самоопределющуюся и самообосновывающую форму мысли».

Р Дж Коллингвуд , Роберт Джордж Коллингвуд , Робин Джордж Коллингвуд , Ю. А. Асеев

Биографии и Мемуары / История / Философия / Образование и наука / Документальное