По ту сторону

Потом Брызгалин костерил их на чем свет стоит.

— За всю войну такая удача только один раз может быть. Чтобы вот так, в пятидесяти метрах, немецкий генерал был. И вы его пролопушили!

Разведчики смущенно переминались с ноги на ногу, оправдывались:

— Кто же знал? Мы думали, что дорога наша.

— Индюк тоже думал, да сдох. Такую возможность упустить! Я бы сейчас этого генерала как на блюдечке командованию преподнес.

А командованию опять позарез нужен был хоть какой-нибудь «язык».

В следующую ночь они взяли унтер-офицера. Но пока тащили через передний край, он умер. Думали, просто потерял сознание, еще очухается, и отнесли в медсанбат. Но врач сказал, что немец умер от разрыва сердца.

И опять Брызгалин костерил их, а они оправдывались:

— Кто же знал, что он такой квелый? С виду-то вон какой бугай.

— Похожа свинья на быка, только шерсть не така.

Потом еще дважды ходили за новым «языком» и оба раза неудачно. Один раз их «застукали» еще на ничейной полосе и часа четыре прижимали к земле из пулеметов, пока не вмешалась наша артиллерия. Другой раз, уже в тылу, напоролись на засаду, еле унесли ноги.

Как раз в это время и вернулся из санбата Вениамин Овчинников. Брызгалин обрадовался: то, что не удается другим, Овчинникову под силу. Он хорошо знает немецкий язык, ему ходить по тылам легче. Не раз переодевался в немецкую форму…

Но Вениамин еще не совсем оправился. Он и из санбата-то удрал тайком. Как его пошлешь? Брызгалин решил посоветоваться с Картошкиным.

— Понимаешь, приказать я ему сейчас не могу. Вот если бы он сам вызвался…

— Я поговорю, — пообещал Картошкин.

— На сознание давить будешь? А то он без этого несознательный? Нет, ты тут не годишься. Давить на него не надо.

— А что же надо?

— Чтобы он сам на меня давил — вот что.

— Может, орден пообещать?

— Их у него и так полна грудь.

— А что, если отпуск? — опять предложил Картошкин. — Другие хоть по ранению дома бывали, а он каждый раз убегает от медицины. А домой, я знаю, ему во как надо. — Картошкин для убедительности чиркнул ладонью по горлу.

— Это идея! — обрадовался Брызгалин. — И родных повидает, а заодно и долечится. Ему в санбате-то по всем правилам надо бы еще пару недель поваляться.

С этого и начал разговор с Овчинниковым:

— Тебе бы, Вениамин, еще подлечиться надо, рано ты из санбата удрал.

— Уж не вернуть ли меня туда хотите? — усмехнулся Овчинников.

— Я не о том. Домой бы тебе не мешало съездить. В отпуск.

— Кто же меня пустит?

— Комдиву позарез «язык» нужен… — Брызгалин умолк и выжидательно посмотрел на Овчинникова.

— Ладно, возьму. Раз надо, значит — надо. А дадут там отпуск или не дадут — это уж дело десятое.

— Насчет отпуска я все же попробую договориться.

— Как хотите.

Овчинников брал с собой еще двоих. Володя долго упрашивал его:

— Возьмите! Для меня это первое комсомольское поручение. Ну сами понимаете…

Наконец Овчинников уступил.

— Ладно. Раз поручение, значит — надо. Третьим тогда пойдет комсорг Картошкин, пусть поглядит, как ты это поручение выполнишь.

Вскоре они все трое собрались в землянке, и Овчинников изложил свой план:

— Брать будем днем. А то ночью хватаем кого попадя, а толку от таких «языков» не очень-то много. Если уж брать, так брать офицера, которому было бы что рассказать нашему командованию… Я и Картошкин переоденемся в немецкую форму, тебе, Володя, сейчас принесут гражданский костюм. Будешь изображать партизана. Комсомольца, захваченного нами в лесу. Вот такое и будет тебе первое комсомольское поручение…

Линию фронта переходили ночью.

Над землей низко висел предрассветный туман. Он клочьями цеплялся за ветки деревьев, за колючую проволоку ограждения, густо заполняя низинки. В небе изредка хлопали осветительные ракеты, верхняя кромка туманной пелены становилась оранжевой, но внизу ничего не было видно, и разведчики продвигались по ничейной земле довольно быстро. Овчинников полз впереди, за ним по снегу тянулась полоса, по которой полз Картошкин. Володя тоже старался не сбиться с этой полосы.

Потом Овчинников жестом приказал им остановиться и ждать, а сам уполз вперед. Володя догадался, что они близко подошли к немецкому переднему краю, и Овчинников пошел искать проход. Возможно, ему придется снимать часового, как бы не наделал шума. Картошкин взял на руку автомат, снял с предохранителя. У Володи на этот раз был только пистолет, он тоже снял его с предохранителя.

Овчинникова они ждали долго, до рези в глазах вглядываясь вперед, в молочную пелену тумана, напряженно вслушиваясь в приглушенные туманом звуки, вздрагивая от каждого шороха. А ночь была наполнена звуками до отказа. Вот где-то далеко фыркнула лошадь, на нашей стороне кто-то колет дрова, эхо гулко разносится по лесу. Должно быть, повара собираются готовить завтрак. Разведчики перед уходом поели всухомятку, и сейчас Володе мучительно захотелось пить. Володя лизнул языком снег, но он показался горьким.