По ту сторону безмолвия

Он унесся в радостном возбуждении. Мы собирались пуститься в приключение, только он и я. Матери и всей остальной жизни придется подождать снаружи — приключение только наше, мы ни с кем его не делим, как он и хотел.

Я тоже. Сегодня вечером мы уколем пальцы, сожмем их и поклянемся в кровном братстве навеки. Обряд древний, как человеческая дружба. Мы запятнаем смешавшейся кровью стекло и на миг заслоним неминуемое будущее. Поскольку я не знаю, как быть дальше, еще один счастливый вечер с мальчиком — лучшее, что я могу вообразить.

Накануне в доме убирали. Деревянные полы сияли, взбитые подушки все еще лежали на кушетке в ряд, в воздухе витал сладко-тягучий запах мыла или полироли для мебели, перебивая крепкий аромат Кобба. Через пару дней вещи помнутся и снова станут привычными, нашими. Мне нравилось и то и другое — чистота и порядок, а потом кавардак и разгром, который учиняют три человека, носясь по одному и тому же пространству на полной скорости.

— Макс, как думаешь, подойдет? — Линкольн стремглав влетел в комнату, держа перед собой длинную портновскую иглу.

— Не беги! Я же тебе говорил, нельзя бегать, если у тебя в руках что-то острое. Это же опасно!

— Да, но я…

— Никаких но, Линкольн! Подумай минуту, и поймешь, как это опасно. Оступишься, упадешь на нее, и она может воткнуться тебе в глаз. Или в шею…

— Ладно. Верю.

— Нет, не веришь. Судя по твоему виду, ты считаешь меня занудой. Но погляди — и мое лицо скажет тебе, что ты полный кретин, раз бегаешь с острым предметом в руках.

— Ах, кретин? — Выронив иглу, мальчик приблизился ко мне, согнувшись, приняв борцовскую стойку. Он хотел вцепиться мне в колени и опрокинуть, но я обхватил его за бока и, оторвав от пола, перевернул — прием, от которого он всегда восторженно орал.

— Жулик! Несправедливо! Ты сильнее. Пусти!

— Да еще насколько сильнее, дурачина.

— Дурачина? Ну все, ты покойник!

Вися вверх тормашками, он обхватил меня за пояс и стал трясти изо всех сил. Потеряв равновесие, я заковылял с ним в руках через комнату. Мы оба смеялись. Он укусил меня за ногу, не сильно, но чувствительно.

— А ну давай!

— В атаку!

Я ослабил хватку, чтобы он подумал, что я вот-вот его выроню. Он стиснул меня сильнее:

— Нет!

Добравшись до кушетки, я уронил на нее Линкольна, убедившись, что падать ему будет мягко. Лежа на спине и пыхтя, он тянулся ко мне пальцами, как щупальцами. Я рухнул рядом, и он схватил меня за голову. Мы боролись на полу, на кушетке, опять на полу. Я поддался ему и дал провести нельсон, затем вывернулся и захватил его самого. Однако надо быть осторожным, потому что дети очень чувствительны, когда дело доходит до борьбы. Одни хотят всегда побеждать, другие — терпеть поражение. Тут нужна дипломатия, и, если вы поведете себя неправильно, все может закончиться большой обидой. Линкольн любил ничью. Ему нравилось, когда его поборют, поднимут в воздух, держа за ноги, чтобы он мог вопить и брыкаться, но только ненадолго. Кроме того, он хотел, чтобы вы ненадолго оказались в его власти — ему обычно достаточно было захватить вас за шею, усесться на грудь или крутануть за нос. Возиться с ним было очень приятно еще и потому, что если он проводит захват, то никогда не пытается сделать больно. Довольно закряхтеть или вскрикнуть, и он моментально отпускает и извиняется, как сумасшедший. Не то, что Элвис, с которым я по настоянию Линкольна как-то раз имел глупость схватиться. Маленький гаденыш тут же заехал мне прямо по яйцам. «Случайно», конечно.

— Попался!

Линкольн висел, крепко вцепившись сзади в мою ногу, а я топал, как слон, по гостиной, ревя, как ревел бы, в моем представлении, раненый слон. Звуковые эффекты были неотъемлемой частью нашей борьбы.

— Смерть всем Би Хиз! — Он сильно шлепнул меня по заду.

— Что такое Би Хиз?

— Ты!

— Би Хиз навеки! — Я повернулся и, наклонившись, чтобы оторвать его, с маху стукнулся головой о висячую лампу. Удар, я схватился за голову, лампа качнулась и ударила меня снова. — Черт!

— Макс, ты цел? — спросил Линкольн испуганно.

— Да, да, цел. Нет, ты видел? Она два раза меня стукнула! Несомненно, ничего глупее со мной много лет не происходило — дважды о ту же лампу! Тут нужен большой талант!

— Покажи. Макс, у тебя кровь!

Я повернулся к стенному зеркалу и увидел над бровью густую струйку крови. Красочно, но ничего страшного.

— Все в порядке. Ты не принесешь мне из ванной мокрую салфетку и пластырь?

— Ты точно не хочешь поехать в больницу или сходить в аптеку?

— Нет, ранка неопасная. Просто принеси, что я просил, ладно?

Он ушел, и я снова исследовал себя в зеркале. Вот они, опасности борьбы с десятилетним мальчишкой. Тут мне пришла в голову идея.

— Линкольн, а куда ты положил булавку? — крикнул я. — Ту, что мы хотели использовать?

— Наверное, там, на столе. — Он вернулся, держа в руках махровую салфетку, с которой капала вода, и пачку пластырей. — А что?

— А то, что вот, приятель, моя половинка для побратимства! Теперь тебе осталось только уколоть палец и дотронуться до моей головы.

— Дотронуться до твоей раны?! Фу, какая гадость, Макс!