По ту сторону безмолвия

— Это цитата из Линкольна. Как-то раз мы смотрели по телевизору документальный фильм, и диктор сказал очень низким, хорошо поставленным голосом: «И тут настал сезон дождей!» Линкольну было года четыре. Он повернулся ко мне и сказал, стараясь говорить басом: «И тут настал сезон подождей!» В детстве он часто говорил замечательные вещи. Некоторые я записывала… Так или иначе, в один прекрасный мартовский день позвонил отец и сказал, что мама умерла, и ее уже похоронили. Он и не подумал, что я захочу приехать только ради этого. «Только ради этого» — вот как он выразился, подлый пьяница. На самом деле ему не хотелось, чтобы его беспокоили, хватит хлопот с похоронами. На том кончились мои отношения с отцом. Я бы и за миллион лет ему не простила. Я сразу поехала туда и постояла у маминой могилы, прося у нее прощения за то, что бросила ее в беде. Потом вернулась в дом и сказала отцу, что он эгоистичный, злобный мерзавец и что для мамы было величайшим благом умереть от болезни, стершей из ее памяти все страдания, которые он причинил ей за тридцать лет… В результате он вышвырнул меня из дому и лишил финансовой поддержки. Мать оставила чуть-чуть денег, но я получила их только много лет спустя. Ну что ж, закончу колледж самостоятельно. Мне было страшно, но мысль, что я никогда больше его не увижу, доставляла мне огромное удовольствие. Знаешь, что я сказала ему напоследок? «Когда ты состаришься, и будешь умирать, папа, знай, что на свете нет ни одной живой души, которая тебя любит». И вышла… Я оставила старую колымагу, которую он мне подарил, на подъездной дорожке и поехала обратно в Нью-Йорк на автобусе. Я знала, что я права, и ощущала свою силу, но очень грустила по маме… Мы приехали на вокзал Порт-Оторити, автобус остановился, а со мной случился приступ невыносимой паники, знаешь, когда застываешь на месте в полной растерянности. Я час просидела на скамейке, трясясь. Единственное, что пришло мне на ум, — телефон Брайса. Я решила, что это знамение или знак посреди смятения и паники. Я, шатаясь, подошла к телефону и позвонила ему. Казалось, он ужасно рад меня слышать. Говорил, что я была совершенно права: вся старая компания — стадо неудачников и пустышек, и я первая это поняла. Какая проницательность. Я рассказала Брайсу, что произошло, и он велел ехать прямо к нему… Я до сих пор не знаю, почему он так трогательно пекся обо мне целую неделю: потому ли, что видел, как мне нужна его помощь, или просто потому, что опять собирался использовать меня для какой-нибудь паскудной каверзы. Так или иначе, он был сама доброта. Я смогла выговориться, а Брайс вел себя умно и чутко. Он водил меня в ресторан и в кино. Не притрагивался ко мне до тех пор, пока однажды ночью я сама не пришла к нему и не сказала «пожалуйста». Вел себя как рыцарь в сверкающих доспехах, и к концу недели я снова попалась на крючок. Только теперь я чувствовала такую неуверенность, боль и смятение, что прикажи мне Брайс — ласково, мягко, вежливо — выброситься из окна, я бы выбросилась. Он повторял, чтобы я не переживала и занималась чем-то, что поможет мне прийти в себя… А я ничем не занималась. Не ходила на занятия, не вернулась на работу в ресторан, не виделась ни с кем, кроме Брайса. Когда нуждалась в деньгах, нанималась на пару недель в «Кентуккского жареного цыпленка» или еще какой-нибудь фаст-фуд, где берут на работу любого с улицы, если он не похож на полного кретина… Однажды вечером мой рыцарь принес домой опиум, и мы его выкурили. Я пропала. Однажды — мне полагалось уже закончить колледж — Брайс сказал, жизнь, мол, теперь дорогая, намекал, что, учитывая наркоту, еду и прочее, я вишу у него на шее. Бред собачий — я никогда не брала у него денег, и сама платила за продукты. К тому же он давно и успешно торговал наркотиками, не посвящая меня в источник своих доходов, и карманы у него были набиты деньгами. Но все его завуалированные жалобы лишь слегка скрывали, что он задумал… Учитывая его самоотверженность и все, что он для меня сделал, не могу ли я оказать ему большую услугу? Все очень просто. На уикенд в город приезжает один его друг, но, поскольку Брайс будет чем-то занят, то не соглашусь ли я составить парню компанию и показать ему достопримечательности?.. Макс, мы посмотрели друг на друга, совершенно точно зная, о чем он меня просит, и знаешь что? Мы улыбнулись друг другу. Улыбнулись так, что обоим стало понятно: конечно, речь идет об остатках моей чести, достоинства и, возможно, рассудка, но забери их, малыш. Конечно, пусть твой гость меня трахнет.

— Почему ты не ушла?