По ту сторону черной дыры

— Вопрос интересный, — улыбнулся Серегин, — извиняюсь за отклонение от темы, но мы в детстве часто дрались с суворовцами. Те нас постоянно поколачивали. Последний раз мы пришли чуть не всем районом.

— Убедительно! — поднял руки вверх подполковник, — ну и что, побили таки их?

— Да нет, — сконфузился майор, — они не пришли. А вот чего я не учел в своем плане, так это того, что делать с таким количеством трупов.

Норвегов снова хмыкнул.

— Вы в курсе, как Китай хотел с чукчами воевать за выход к Северному Ледовитому? Приходит китайский военный атташе в чукотское посольство и говорит чукче-послу: «Китай объявляет войну Чукотке!» — а чукча таранку жует. Прожевал. Потом спрашивает: «А много ли вас?». Атташе гордо говорит, что больше миллиарда. «Однако!» — качает головой чукча, — «где ж мы вас хоронить-то будем?»

Все вежливо засмеялись бородатому анекдоту. Рябинушкин долго пыжился и наконец выдал:

— А пусть их пленные хоронят.

— Какие пленные? — не понял Константин Константинович.

— Ну, те, которые сдадутся в плен со страху, — терпеливо втолковывал зампотылу.

— Ну, знаете ли, господа! — протянул полковник, — шкуру медведя мы уже поделили, теперь за мясо принялись! Давайте лучше по чарке за удачу, да и на боковую.

— Правильно! — подхватил Горошин, — а я за закуской!

Рябинушкин строго посмотрел на него.

— Закуска, — сказал он, — это моя прерогатива. Шура! Ты где?

Из угла кабинета выполз Лютиков со своим неизменным саквояжем. Косо взглянув на своего шефа он подошел к столу и, расстегнув саквояж, принялся суетливо доставать оттуда всякую снедь: банку икры, немалый кусок вяленого мяса, булку хлеба, сортом повыше, чем пекли в пекарне, головку свежесвареного сыра. Под конец он извлек несколько молоденьких огурчиков и баночку горчицы.

— Чем богаты… — трагически прошептал он с видом Лукулла, к которому забрели обжоры из Валгаллы. Семиверстов протер глаза и воскликнул:

— Да, господин подполковник! Мне бы такого оруженосца — я может быть и не женился бы.

Под ржание коллег Лютиков залился краской.

… Утром, еще испытывая легкое похмелье, Константин Константинович принимал главу местной секты (так он называл монастырь и все, что с ним было связано), игумена Афанасия. Его извечный спутник-побратим — келарь держал на коленях бочонок свежего пива, производство которого стало одной из главных отраслей промышленности монастыря. При виде бочонка Норвегову стало как-то неловко устраивать разнос монастырским служкам, и он решил действовать осторожно, благо вчерашнее возлияние не способствовало общению на повышенных тонах. Он взял предложенную кружку с пенящимся напитком и, не смакуя, отхлебнул около половины.

— Хорошее! — кивнул он келарю, — хотя сейчас и ослиная моча показалась бы ему амброзией. Пена медленно ползла по пищеводу, неся в организм полковника долгожданную радость. Он отпил еще, но уже поменьше — с четверть от оставшегося, и облегченно вытянул ноги, давая отдых гудящим мышцам.

На лице настоятеля отобразилась благодать. Ему, конечно, донесли, что командир зовет не на пироги, и он уже изготовился получить втык, но информация о вчерашней гулянке господ офицеров заставила его поменять диспозицию. Подобно ангелам с небес, они с келарем неслись в штабном автомобиле, спеша доставить дорогому начальнику эликсир жизни, который при удачном раскладе мог стать зельем снисхождения…

— Хитер! — фыркнул Норвегов, потянувшись за новой порцией целебного напитка. Келарь Никодим, сама предупредительность, поспешил наполнить августейшую кружку.

— Хитер! — повторил командир, прикладываясь к пиву. Глаза игумена угодливо заблестели.

— Ну, что там монаси поделывают? — нехотя перешел полковник к скользкой теме.

— Все больше жиреют! — с горестным вздохом отозвался игумен, — а что им делать? Продуктами мы, с вашей помощью, обеспечены. Пожуют постного, и на молитву.

— Пожуют скоромного — да и на боковую! — подхватил Константин Константинович, — скоро в монастырские ворота пролезать не будут.

— Это вряд ли! — прогудел брат Никодим, — широки ворота! «Урал» проезжает…

— Не в том дело, брат! — попрекнул коллегу за тугой ум игумен.

Кстати, нахватавшись туповатых солдатских неологизмов, монахи порой напоминали крутую тусовку от хиппи. То там то тут спонтанно возникали споры, кто из братьев самый крутой, а некоторые уже успели отлить из золота «болты» и «гайки». Почти все из рукоположенных откликались на «падре». Сам настоятель тайком от братьев почитывал «Бхагават-Гиту» и учил на память целые главы. Порой в воскресных проповедях звучали новые оттенки, наполненные нездешним смыслом, от которых добрых христиан тянуло из беспробудной нирваны в целомудренную сансару.