По ту сторону чуда

Сама же Сашенька ничего ни у кого спрашивать не стала, налила себе рубинового вина из резного пузатого графина с узким горлышком, опередив на миг потянувшегося услужить ей Берендея Четвертого, и подняла хрустальный бокал на точеной ножке.

Мирон испуганно зашипел:

– Первый тост говорит Государь!.. – но Берендей, услышав юношу, разрешающе вскинул ладонь, и Саша, не вставая, отчего Мирон вообще закатил глаза, сказала:

– Ну, за царя!

Юноша облегченно выдохнул. С середины стола послышались судорожные аплодисменты, которые Сашенька приняла поначалу за шлепки вяленой рыбой об стол. Но обернувшись на звуки и увидев Сушика, который вскочил из-за совершенно пустого в том месте стола и усердно хлопал в ладоши, девушка покачала головой:

– Господину розыскнику тоже налить надо…

– Перебьется, – буркнул царь, но все же небрежно щелкнул пальцами, и Саша, разинув от изумления рот, увидела, как перед Сушиком неведомо откуда появилась вдруг граненая стопка, накрытая горбушкой черного хлеба. «Будто покойнику», – мелькнуло в голове у девушки, которой она протестующе замотала. Берендей скривился, но щелкнул все же еще раз пальцами. Перед главным розыскником вырос стакан. Не хрустальный, но все-таки уже не граненый. А также стояли теперь перед Никодимом Пантелеймоновичем и пара тарелок – с колбасой и огурцами. И сиротливо лежало в сторонке яблоко. Зеленое и даже на вид кислое. Саша вздохнула, но больше перечить царю не осмелилась. Да и Сушик, если на то пошло, был далеко не сахарным. Может, для него подобные яства – самое то.

Выпили, закусили. Налили по второй. Слово взяли сыщики, толкаясь и перебивая друг друга. Каждый торжественно поднял бокал светлого, искрящегося пива.

– Так сказать, – произнес первый Брок, отпихивая локтем второго, – мы, как говорится, тут.

– Волею, если можно так выразиться, случая… – все-таки вылез Брок-два, прикрыв ладонью рот первому. Но тот, возмущенно дернув головой и отплевываясь, перебил дубля:

– Или, скорее, не случая, а недоразумения!..

– Но как бы то ни было, – резко мотнул всем корпусом сыщик номер два, отбросив коллегу от стола, – мы уже тут, а раз уж мы тут…

– …то мы, должен заметить, не там! – потрясая свободной рукой, вернулся на место Брок-один и злобно сверкнул глазами на «близнеца». Но тот стойко выдержал взгляд и как ни в чем не бывало продолжил:

– И уж тем более, вы не поверите, не где-то еще.

– А значит, – сказали они дружным дуэтом, недоуменно переглянулись и так же, дуэтом, закончили: – Тут пока и будем.

Затем оба синхронно нахмурились, понимая, что тост получился незавершенным, и первый сыщик веско изрек, приподняв еще выше бокал:

– За тут!

– За пока! – кивнул второй.

– Сильно!.. – покачал головой Берендей Четвертый и уважительно чокнулся хрустальным фужером с каждым из Броков.

Трапеза продолжилась. Тост следовал за тостом. Произносили их поочередно царь и оба сыщика; причем последние как нестройным, пререкающимся дуэтом, так и поодиночке. Чем дальше, тем реже Берендею Четвертому удавалось внести в это дело свою скромную лепту. Сашенька начала хмуриться. Когда «родители» высказывались «за мир и, как говорится, неприменение», «за дружбу и, так сказать, ее воплощение», «за процветание и, если можно так выразиться, последующее оплодотворение» и прочие нейтральные лозунги, морщинки на лбу девушки были еще мало заметными. Но после того, как один из Броков, покачиваясь, выдал: «За тебя, Беря. Иди ко мне в помощники!», а другой всплакнул: «Иришечка-то не видит, кто у меня теперь по правую руку… Давай-ка и за нее махнем, друг!..» и полез к царю обниматься, Сашины брови сошлись на переносице и уже не размыкались. Хорошо, что девушка не смотрела на Мирона – тот был бледен от ужаса и только лишь переводил вытаращенные глаза с одного сыщика на другого. Сидящий поодаль Сушик реагировал похоже: после каждого нового тоста он вздрагивал и вжимал лысую голову в плечи, ожидая царского гнева. Но как раз Царь-батюшка Берендей Четвертый чувствовал себя, кажется, лучше всех. Он добродушно щурился и потягивал вино, изредка всхохатывая после особо «проникновенного» выступления сыщиков. Похоже, он давно отвык от подобного к себе отношения и попросту наслаждался происходящим.

Но всему есть предел, даже царскому терпению.

Когда Брок-два уронил уже на стол голову, сыщик под номером один клюнул носом, словно хотел повторить сделанное дублем, но в последний момент встрепенулся, подпер кулаками щеки и хриплым голосом завыл:

– Никто-о-о не даст нам избавле-е-енья, ни бо-о-ог, ни царь и не геро-о-ой!.. Добье-о-омся мы освобожде-е-енья своею собственно-о-ой рукой!..

И он вскинул эту самую руку, будто показывая, чем именно станет добиваться освобождения. Но голова, потеряв с одной стороны опору, соскользнула с одинокого кулака и с мрачным стуком брякнулась на стол.

То ли этот неприятный звук, то ли возмутительные слова песни, подействовали наконец на Царя-батюшку. Он неприязненно поморщился, взглянул на запястье с массивным золотым хронометром и тряхнул кистью, будто хотел сбросить дорогой механизм с руки.