По ту сторону грусти (СИ)

Вместе с границей сна и яви у Алеси зыбилась уверенность в себе, в происходящем, в установленных фактах и сделанных выводах. У неё тоже разыгралась подозрительность. Какое-то время назад её снова безудержно потянуло растравлять, расковыривать рану - искать статьи о долгой смерти Юрия Андропова, так, словно это было нужно для постижения какой-то упущенной истины.

От одной из них она долго не находила покоя. В обстоятельном и въедливом исследовании доказывалось, что смерть генерального секретаря была выгодна очень многим. "Брежневский клан во главе с Черненко" - главный оборот, что она выцепила из текста ближе к концу, и это походило на правду, и тем жутче отзывалось, что это и правда была "гонка на лафетах", макабрическое остервенелое действо. Они просчитывали, намечали ходы, прописывали картину игры с величайшей серьёзностью и сосредоточенной страстью - и даже не подозревали, каким тленом будет от этого нести, как зловеще и гадко это будет смотреться.

Алеся приходила в ужас, что в этом участвует Юрий Владимирович - невольно и неизбежно, как шахматный король. Как она хотела оградить его, защитить, рисовала себе картины прощания не менее грустные, но хотя бы более тёплые и человеческие - и понимала, что не суждено.

Но сейчас даже не это полосовало душу кровоточивыми рубцами - знала Алеся свою слабость, знала, что слишком легко её выбить из седла, погрузить в уныние наветами, особенно логически оформленными - но ничего не могла с собой поделать. Она заламывала руки и безумно таращилась в бездну, шевеля губами, только потому, что попали под подозрение люди, некогда уважаемые.

Ко всем коллегам Юрия Владимировича у неё было определённое и устоявшееся отношение. Как будто это она с ними работала, ну, или, по крайней мере, постоянно стояла у Андропова за плечом - вопрос ещё только, как ангел или как бес. За многими чекистами рангом пониже наблюдала незримо, с удовольствием отмечала, что по большей части это "люди хорошие", по её понятиям (хотя "хороший человек не профессия"). Самые известные тем более имели свои характеристики. Генерала Цинёва она считала малоумным надзирателем, сторожевой собачкой "дорогого Леонида Ильича" - как бы тот сердечно ни относился к своему Юре, срабатывал номенклатурный принцип: доверяй, но проверяй. Цвигун её и раздражал, и порой казался милым: в роли надзирателя он был как-то обаятельнее - жизнелюбие, лёгкое фанфаронство, а ещё слабость к литературному творчеству, чего и самой Алесе было не занимать. Бобкова она очень уважала и сочувствовала: в роли главы Пятого управления и "борца с инакомыслием" он казался фигурой гнусной, душителем свобод и солдафоном. На самом деле ей импонировали и его военные заслуги, и образованность, и культура, и чуткость - кто бы мог подумать - и кроме него, она никого не представляла на этом посту. Крючкова она просто терпеть не могла, считала подхалимом и трусом - конечно, она понимала, что по её указке Андропов не избавится от "вредного элемента", но никогда не упускала случая презрительно отозваться на его счёт. Зато Чебриков всегда казался ей симпатичным: он был усерден, беспристрастен, они хорошо сработались с Андроповым, сошлись характерами и, казалось, им обоим нравилос такое товарищеское сотрудничество.

И вот он-то, указывал дотошный автор, тоже был заинтересован в смерти своего бывшего начальника.

Да, людям свойственна изменчивость: они делают выводы, прикидывают и рассчитывают - но не умещалось у Алеси в голове, чтоб боевой товарищ мог так холодно и расчётливо действовать, сживая Андропова со свету.

Да ещё в сговоре с кем! С академиком Чазовым, который то и дело врал и путался в показаниях то в интервью, то в мемуарах, и, оказывается, умышленно назначал неправильное лечение на начальных этапах болезни.

А ведь Евгения Ивановича Алеся долгое время считала "святым человеком" - за то, что лечил её милого Юрочку и с таким теплом и сочувствием к нему относился. Это ощущалось даже в злополучных мемуарах. Ощутимо отличались воспоминания о Брежневе, Черненко, Ельцине - и об Андропове.

Алеся помнила простые и от этого до глубины пробирающие слова Лоры, когда она только-только познакомилась с биографией: "Нехорошо он умер. Мучился много". И тут же, заглушая жгучий приступ, она утешала себя: "Ладно, но ведь какой доктор у него был, знающий, ответственный и... добрый". Как обесценилось это последнее слово за последние годы и как редко его можно применить со всей искренностью.

А ей ведь и правда становилось легче. Не так казнило собственное бессилие.

Но - даже он...

Алеся не только наяву, но и во сне плакала, и расстроила Юрия Владимировича, и пришлось что-то плести о ком-то из функционеров, и слушать от него беззащитные неубедительные утешения - хотя он сам был плохо информирован и огорчался по этому поводу.