По ту сторону кровати

Зато у мужа, разумеется, все было иначе. Взбешенный, но исполненный достоинства Юго категорически отказывался теперь говорить с женой, довольствуясь тем, что в ее присутствии упорно принимал вид оскорбленной добродетели. А любимым клиенткам рассказывал о своих семейных неприятностях, изображая себя в самом что ни на есть выгодном свете, просил у них совета, но конечно же никаких советов не слушал. И конечно же не замечал выражения вежливой скуки, неизбежно появляющегося на лицах тех, перед кем женщина начинает изливать душу.

«Война Роузов»[56] — почти один к одному! С той только разницей, что тут мужу неоднократно и до ужаса хотелось разбить башку жене, а жена с удовольствием расплющила бы мужа колесами своего мощного автомобиля.

Было и еще одно серьезное отличие от обычных семейных историй, где супруги любой ценой готовы избавиться друг от друга. Даже притом что в доме номер 12 по улице Веселого Зяблика не утихали оскорбления и угрозы, а тупые предметы, способные если не убить, то хотя бы изувечить, стояли наготове, Юго и Ариана все еще любили друг друга.

Ох, не нужно только думать, будто автор стремится приукрасить действительность или предвосхитить happy end! Дело всего лишь в том, что будущие разведенные еще не прожили до конца историю своей любви.

И первыми это поняли их близкие. После того как грянул гром, то есть после того дня, когда Юго объявил, что подает на развод, обвинив в случившемся Ариану, каждый из друзей вынес себе смертный приговор и мужественно засел в своей берлоге. Лиз Онфлёр две недели спустя первой вышла из ступора и, явившись в кабинет Момо, пригласила туда всех, кто был за и кто был против «сговора остолопов».

Как описать обстановку в кабинете Момо? Легко: вспомните декорацию к пьесе 1960 года, называвшейся «Судебный исполнитель больше не ступит на порог». Там были кожа и дерево, зеленое и золотое, ковры и паласы, печальное и старомодное… Марокканистее самого Марокко, увы!.. В своем купленном по рекомендации Союза молодых судебных исполнителей Франции кресле Момо выглядел потерянным — этакий плюшевый мишка, забытый на сиденье машины.

В тот вечер, ровно в шесть, они здесь были все, — все, начиная с невольного доносчика Никара и кончая дурочкой Гудрун, все, в том числе и Дилабо, готовый на все, лишь бы остановить поток уведомлений от адвоката, обилие которых могло бы вызвать косые взгляды его консьержки. Как и большинство пар, для которых ссоры между друзьями служат поводом сблизиться, Софи с Пьером тоже явились, пришли держась за руки.

Для начала заново проанализировали сложившуюся ситуацию. Подобно содержанию античной трагедии, содержание семейной драмы Марсиаков укладывалось в одну строчку. Ариана и Юго собираются развестись, но они еще любят друг друга. Об этом свидетельствовали многочисленные признаки, и Момо составил список:

1) Ариана опять стала краситься по выходным — в те дни, когда не нужно ехать в ЖЕЛУТУ;

2) Юго уж слишком достает жену, чтобы это выглядело искренним;

3) оба они, будто индюки, надуваются от гордости, слыша об успехах другого на своей бывшей должности. Доказательство? Ни разу в их жалобах друг на друга не прозвучало: «Мой будущий бывший (моя будущая бывшая) гроша ломаного в деле не стоит!»

Осталось выработать стратегию. Когда Никар сказал, что у него есть на этот счет идея, на сцену выступил античный хор и загнусавил: «Заткнулся бы лучше!» В данном случае разумнее было придерживаться тактики двух пар, работающих сообща, в полном единодушии: Момо с Лиз готовят почву, Пьер и Софи ее засевают. К остальным участникам собрания нижайшая просьба: пусть поклянутся, что ничего, ну вот просто ничего не предпримут, главное с их стороны — никаких инициатив, даже не звонить по телефону, пусть и с изъявлениями дружбы типа: «Я только хочу тебе сказать, что знаю, как тебе тяжело сейчас, и я с тобой, я все время думаю о тебе» — ради бога, ради бога, оставайтесь в сторонке!

После этого все вышли, чрезвычайно довольные собой.

Юго протянул руку к своим спортивным трусам от Кельвина Кляйна. Оделся он, не зажигая света, и покинул место преступления потихоньку, на цыпочках, даже не взглянув на Мари Дельсоль. Ничего такого особенного он не потерял и прекрасно понимал это. Даже украшенная солитером, оправленным в платину и купленным несколько часов назад у менеджера фирмы «Л как „легкомыслие“», бедолага выглядела не слишком привлекательно: вся помятая, веки грубо перечеркнуты полоской наклеенных ресниц, расплывшаяся грудь стекает набок…