По ту сторону рая

Равиньян медленно пересек двор. Беспокойство зашевелилось в его груди жирным червем, вынуждая замедлить шаг. У дверей церкви он и вовсе замер, не в силах толкнуть ее. Ноги его внезапно ослабели, язык прилип к небу, а сердце забилось так часто, что он вынужден был прижать к груди ладонь. Страх стянул внутренности липкой сетью. А если незнакомец — там? Если ждет его, Равиньяна, чтобы снова смущать душу? Говорить ужасные вещи, от которых время превращается в патоку, а он, Равиньян, в муху, навечно завязшую в ней? Хватит ли у него мужества сопротивляться? Достаточно будет веры?

Сделав глубокий вдох, священник перекрестился, зажмурился и шагнул внутрь, будто нырнул в черную, холодную воду.

Пустая церковь сияла. Белый солнечный свет, проходя сквозь витражные стекла, тяжелел и цветными лужицами застывал на скамьях, алтаре, плитах пола. Над ними, подчиняясь неведомому ритму, кружили пылинки.

Равиньян подошел к дарохранительнице. Страх не отпускал. Он застрял внутри острой занозой, маленькой, но болезненной, и каждый взгляд в сторону исповедальни только глубже загонял ее. Преклонив колени, священник зашептал:

— Владычица наша, Звезда утренняя, молим Тебя, разгони Своим светом тучу дьявольского побуждения, затмевающую землю нашего разума. О, Пресвятая Богородица, полная Луна, рассей тьму наших грехов, дабы мы удостоились приблизиться к полноте жизни вечной и свету беспредельной славы. Аминь.

— Господин кюре… — утихший было, страх ударил в грудь Равиньяна распрямившейся пружиной. Он пошатнулся, выкидывая вперед руку, и коротко вскрикнул.

— Простите, господин кюре, — залепетал за его спиной тоненький девичий голосок. — Мне, верно, не стоило так подкрадываться. Я… наверное, в другой раз.

Равиньян обернулся, смахивая со лба ледяной пот. На него смотрели огромные, полные слез глаза. Голубые, как перышки сойки, которую он пытался приручить в детстве.

— Все хорошо, Жюли. Я немного задумался, — в нос ударил полынный запах ее волос. — Не слышал, как ты вошла.

Жюли теребила юбки, не смея поднять на священника глаза. Ее губы, чуть тонковатые, но четко очерченные, едва заметно подрагивали. Алая краска медленно заливала бледное, полудетское лицо. У Равиньяна заныло в груди.

Он вспомнил, как нашел ее три года назад в зарослях бурьяна на кладбище. Маленькая и тощая, она сжалась в комок и тихо плакала, размазывая слезы по грязному лицу. Ей хотелось, чтобы ее тоже взяли поиграть. Соседские ребята так весело смеялись, а потом, когда пришла она, стали кричать и кидаться грязью. Они всегда прогоняют ее, а ведь ей просто хочется, чтобы они с ней играли. Все это, судорожно вздыхая от невыплаканных слез, Жюли рассказала священнику, пока он вел ее домой. После Равиньян узнал, что девочка росла без отца. Ее мать, Бабетта, подалась на заработки в город, но вскоре вернулась. Обманутая, с новорожденной дочерью на руках.

С тех пор Равиньян, как мог, старался участвовать в жизни Жюли. Он мастерил ей кукол, учил грамоте и подкармливал джемом, сваренным Агат. Со временем девочка перестала дичиться и даже стала приходить на уроки катехизиса. Но почему он до сих пор не замечал, как она похожа на Эстер?

— Матушка здорова? Что тебя привело? — голос священника звучал совсем обыденно, но Жюли, совершенно красная от смущения, еще ниже опустила голову.

— Мне… я… мне надо с вами поговорить, — наконец выдавила она неуверенно, носом грубого ботинка ковыряя щербинку пола. — Мне больше не с кем. Мать прибьет.

Равиньян встревожился. Что-то новое появилось в ее тоне. То, чего он прежде не слышал. Жюли часто прибегала к нему, чтобы поделиться своими горестями. Она жаловалась на задиру Себастьяна, отнявшего у нее куклу, плакала по птенцу, которого сожрала кошка. Ее слезы высыхали быстро — у Равиньяна всегда находились нужные слова и пара кусочков сахара. Но тогда, Равиньян это чувствовал, к нему приходил ребенок. Сейчас передним стояла юная женщина. И он не мог объяснить, как понял это.

Он жестом пригласил ее сесть. Жюли робко повиновалась и почти тотчас же начала говорить.

— Понимаете, господин кюре, — она подняла на Равиньяна блестящие от слез глаза. Взгляд священника замер на золотистом завитке волос, выбившемся из-под чепца девушки. Он отбрасывал на бледную кожу шеи прозрачную тень. — Я дурная, наверное. Нет, я точно дурная женщина, но он любит меня, он точно меня любит и мы поженимся осенью. Он обещал!

Дыхание Жюли сбилось. Крупные слезы струились по ее щекам, капали на рубашку, но она не отирала их. — Он обещал забрать меня в город. Он устроится в подмастерья, а я буду шить. Я умею шить, я могу выполнять любую работу! Только бы Господь простил наш грех. Ах, Господи, все это так ужасно!

Закрыв лицо руками, девушка зарыдала зарыдала.

Ошеломленный, Равиньян мягко коснулся ее плеча. Он никогда не видел Жюли в таком состоянии. Время, когда хватало немного сахара, чтобы осушить ее слезы, прошло.