По ту сторону рассвета

И все же спал он паршиво: ему снилось, что луна рисует на дверном пологе зыбкую тень, и он, не в силах сопротивляться, поднимается и идет, откидывает плотную ткань, берет на руки ту, что стоит на пороге, и вносит ее в дом…

* * *

Лютиэн шла и вспоминала все, что ей рассказал Даэрон.

Прошло десять лет с последнего дня Дагор Браголлах. За это время изменилось многое. Потерянный было перевал Аглон Маэдросу удалось вернуть — не без помощи уцелевших горцев из последней армии Барахира. Кроме того, пришло новое пополнение — люди с востока, называвшие себя вестханэлет; горцы и эльфы звали их вастаками. Хитлум тоже уцелел, наступление Саурона в Эред Ветрин провалилось, и теперь хадоринги были постоянной угрозой крепости Минас-Тирит, которая нынче называлась Тол-и-Нгаурот, Волчий Остров. Крепость Саурон черным колдовством отбил у Ородрета, брата Финрода Фелагунда. Сам Ородрет бежал с немногими уцелевшими, и после этого король Нарготронда даже не попытался вернуть себе Минас-Тирит, Башню-Страж.

Эльфийские королевства были обескровлены этой войной. Даже те, кто стоял крепко, и думать не могли о наступлении. И вот — судьба нависла над Дориатом. Над родным домом. Лютиэн заглянула в домик Даэрона — человека там не было. Искать его? Она спросила лес, и узнала, что Гость — так создания Арды называли смертных — ушел на восток. Что он в полудне пути отсюда, где-то возле Ароса.

Человек, который потерял все. Родную землю, семью, радость, речь… Только свободу да честь он сохранил — и то ценой неимоверных усилий. Как же это будет? Лютиэн шла на восток и смотрела кругом. Дориат падет, и в этих лесах — поселятся орки? А если ей повезет выжить, она принуждена будет скитаться в чужих лесах — как женщины народа Беора?

Она попыталась представить это себе: вот она одна — в своей земле, которая стала ей чужой; унголы вьют паутину в ветвях ее любимых деревьев и волки рыщут там, где паслись олени; и пастыри дерев покидают границы — а на их месте селятся тролли… А она — одна: никого, ни друзей, ни подруг, и последних своих близких она хоронит своими руками, и, чтобы выжить, превращается в ходячую смерть…

Она должна была представить, чтобы понять — это не будет какая-то чужая земля, а вот эти самые деревья, вот эта самая трава, вот эта река — все это будет захвачено, изуродовано, искажено… И ее душа будет искажена — тоже…

О, Элберет! Он жил так десять лет, четыре из них — один. Десять лет — Даэрон сказал, что ему около тридцати, и по человеческим меркам как раз на Дагор Браголлах пришлась граница между его юношеским и взрослым возрастом. Треть своей жизни он провел в беспрестанных скитаниях и боях… Лютиэн попыталась представить себе, как это — провести в таком горниле треть своей жизни. Она бы утратила рассудок или умерла…

«А если — придется», — пришла неожиданная мысль. — «А если ты идешь именно по тому пути, на котором Дориат ждет гибель? Если человек, которого ты намерена исцелить — и есть эта самая гибель — пусть против своей воли, пусть он сам по себе никому и не желает зла? И по его вине все произойдет именно так, как ты мыслишь — огонь, гибель, ужас и мука. Что будет с твоей матерью и с твоим отцом? С друзьями? С тобой? Неужели этот человек больше заслуживает милосердия, чем они?»

Лютиэн остановилась — с колотящимся сердцем, хотя шла она не скоро.

Не может быть, сказала она себе. Мое сердце мне никогда не лгало прежде — если Дориат и ждет погибель — то не потому что мы окажемся слишком милосердны, а скорее потому что мы окажемся слишком жестоки, или горды, или глупы… Из доброго семени не растут злые плоды…

Чтобы прогнать свой страх, она посмотрела вокруг — на широкую прогалину, поросшую болиголовом, по правую руку, и на светлый, нежный березнячок — по левую. Солнце то скрывалось в облака, то выпадало сквозь прорехи в белых грудах лебединого пуха — соединяя землю и небеса золотыми столпами.

— Ха! — крикнула Лютиэн, вскинула руки и запела, и пошла по поляне в танце — быстром и веселом весеннем танце, кружась так, что водоворотом закручивался подол, отщелкивая пальцами ритм в плеске рукавов и выводя голосом несложную, но пронзающе-радостную мелодию.

Уже слегка закружилась голова, уже немного устали пальцы — когда она поняла, что не одна на поляне. Словно к молодым светлым березкам прибавился серебристый тополек.

Лютиэн сначала даже не узнала его: он был в охотничьей эльфийской одежде, срезал волосы с лица и скрутил волосы в узел, сколов обломком стрелы. Очень, очень похожий на одного из golodhrim. Лютиэн оступилась и покачнулась, но его быстрый рывок вперед был лишним — она вернула равновесие и он снова застыл в немом ожидании.

«Так нечестно», — подумала словно бы не она, а кто-то другой. — «Это я должна была застать тебя врасплох, а не ты меня».

Она сделала шаг назад, повернулась, словно собираясь уходить — последует он за ней или нет? — сделала еще шаг…

И крик, настигший ее, поразил — так, наверное, поражает стрела в спину:

— Тинувиэль!!!

Она обернулась, не веря своим ушам — он стоял, прижав ко рту ладонь, в смятении, и сам еще себе не верил…