По ту сторону рассвета

А неженатый среди ночи вскочил с постели, напугав молодку, потому что приснился ему страшный сон. Приснилось ему замерзшее озеро Тарн Аэлуин, и стаи стервятников на деревьях по берегам — сытые, от обжорства еле волокущие крылья гнусные птицы. «Ты пришел, дурак!» — закричала одна из них. — «Поздно, слишком поздно!». И остальные подхватили: «Арк! Арк! Слишком поздно!» И его друг, первый дурак, весь в ранах, шел к нему по льду, оставляя кровавый след. «Я умер», — сказал он. — «А ты просыпайся, если хочешь жить и спасти остальных!» Тогда наш дурак подхватился, влез в одежду и взял меч — но уже и в самом деле было слишком поздно: деревню окружили каратели. И дураку ничего не осталось кроме как залезть в тайник под полом, откуда вел лаз наружу — надо думать, это лаз появился еще когда разбитная вдовушка была мужней женой, и наш дурак оказался далеко не первым, кого она туда отправляла. А дальше он всякого наслушался и насмотрелся, потому что его друга и оруженосца, первого дурака, пытали как раз неподалеку, в соседней хижине, выведывая, где скрывается отряд Барахира… А когда ничего от него не добились — взялись за его жену, и уж тут он не выдержал и рассказал все. Тогда ублюдки убили их обоих — и ничего не узнали про второго дурака, на которого теперь была вся надежда. Только он мог обогнать карательный отряд и предупредить своих… Но ведь для этого нужно было выбраться из деревни, а она все еще охранялась… Нашему дураку пришлось дожидаться ночи, и каратели обогнали его на целый день — диво ли, что он не успел, и, добежав до озера, увидел то же, что и во сне: десять изуродованных трупов и сотни сытых стервятников. И ничего не осталось дурачине, кроме как похоронить отца и братьев, и друзей, и верных слуг… Вот так это было, мама, и получается, что это я виновен в смерти отца. Я не мог остановить Горлима — слишком он помешался на своей Эйлинэль… но я мог его убить — и тогда не погибли бы отец и братья… Штука в том, что я не хотел ни убивать его, ни останавливать — ведь все равно мы не успевали в лагерь, надо было где-то скоротать ночь, и хотелось раз в полгода переночевать в постели… И почему именно с нами должно что-то случиться, и именно сегодня… Прости меня, эмил[9] — если сможешь…

— Простить? — тихо спросила Эмельдир. — Я не могу тебя простить, ибо прощают виноватых, а за что тебя винить? Этот несчастный все равно рано или поздно пришел бы к своей жене, и был бы схвачен — только ты бы тогда не уцелел, погиб вместе со всеми. Говоришь, нужно было его убить? Что ж, я рада, что мой сын не стал хладнокровным головорезом, готовым расправиться с человеком просто ради собственного спокойствия. Или ты хочешь, чтобы я назначила тебе искупление? Я не служу Скорбящей, я не Посвященная, а всего лишь твоя мать. И, по-моему, искупление ты сам себе назначил и избыл его. Я давно оплакала своего мужа, и уже сняла жалобу. Теперь же я просто радуюсь, что мой сын жив и вернулся ко мне.

— Это ненадолго, эмил.

— Знаю, хиньо. Ты не можешь не вернуться. Не можешь не сражаться. Даже здесь — как пришел, так сразу нашумел. Халдир требует объяснений — что это за горец шастает по дорогам и помогает рабам бежать. Не позже чем в три дня мы должны будем собрать общий тинг.

— Ну, меня уже здесь не будет.

— Куда ты собрался?

— В Нарготронд. Мне нужно сказать государю Финроду то, что я сейчас скажу тебе… Вам.

Дверь открылась, и с поклоном вошли двое — оба седоватые, длинноусые, один — на деревянной ноге. Оба, глядя на Берена, застыли в дверях, не веря своим глазам. Он первый разрешил неловкое молчание, быстро встав из-за стола и подойдя к ним с объятием.

— Ярнил, — одноногий положил руки ему на плечи, вглядываясь в лицо. — А ты поседел…

— Знаю, Брегор… Да и ты изменился с нашей последней встречи.

— Да, тогда вторая нога была при мне…

— Садись, Брегор. Садись и ты, почтенный Кейрн. Не будем тратить время на слова.

— Ярнил, отчего вестник не сказал мне… — начал было аксанир, но Берен перебил его:

— Оттого что я не велел. Не будет пира встречи, друзья, не будет торжества — я уеду, как и приехал, тайно.

— Ничего себе тайно! Амон Обел гудит, как растревоженный улей: горцы отнимают трэлей у халадинских купцов.

— Это — свободнорожденный мальчик, — нахмурился Берен. — Алдад хотел сделать его рабом против закона.

— А стоит ли он того, чтобы нам ссориться с Халдиром? Ты знаешь, как он прислушивается к этому торгашу?

— Через таких, как этот торгаш, проникает к нам Моргот, — тихо и зло сказал Берен.

— Ты готов обвинить его, ярн? У тебя есть доказательства…

— Я не о том, о чем ты, Кейрн. — Берен поднял руку. — Нет, я не думаю, что Алдад — соглядатай Моргота. Но ради собственной выгоды он готов пойти против совести. Если кто и приведет к нам Моргота — то такие как он. А мы и сами того не заметим.

— Они могли убить тебя, ярн — проворчал Брегор. — Ради паршивого мальчишки…