По ту сторону рифта

Я киваю, а он все мнется – ожидает вопроса, но ответ уже читается у него на лице. Нашим резервистам полагается существовать в первозданном виде – они производятся из отборных генов, спрятанных глубоко под железобазальтовой оболочкой «Эри», надежно укрытых от мороси синего смещения. И все-таки у этого мальчишки есть дефекты. Пострадало его лицо: я так и вижу, как на микроскопическом уровне от крошечных отзеркаленных нуклеотидных пар разбегается резонанс и чуть заметно перекашивает его. Кажется, будто он вырос на какой-то планете. Будто его зачали родители, всю жизнь жарившиеся на солнечном свету.

Как же далеко мы забрались, если даже наши безупречные кирпичики до такой степени подпортились? Сколько времени на это ушло? Сколько я уже мертва?

«Сколько?» Вот вопрос, который все задают первым делом.

Я тут уже очень давно, мне не хочется этого знать.

Явившись на мостик, я застаю сына в одиночестве возле тактического бака. В глазах у него сплошь иконки и траектории. Кажется, я вижу в них и собственное отражение.

– Не уловила твое имя, – говорю я, хотя знаю его из судовой декларации. Нас еще толком и не представили друг другу, а я уже лгу ему.

– Дикс, – говорит он, не отрывая взгляда от бака. Ему за десять тысяч лет. Из них он жил от силы двадцать. Интересно, много ли парню известно, с кем он успел пообщаться за эти набежавшие по капле десятилетия? Знаком ли он с Измаилом, с Конни? В курсе ли насчет Санчеса – примирился ли тот с долей бессмертного?

Мне хочется знать, но вопросов я не задаю. Таковы правила.

Я озираюсь вокруг себя:

– Больше никого?

– Пока да, – кивает Дикс. – Вызовем еще, если понадобится. Хотя…

Его голос затухает.

– Да?

– Ничего.

Я встаю рядом с ним. В баке повисли прозрачные облака – словно застывший дым с цветовой маркировкой. Мы находимся на краю молекулярного пылевого облака. Оно теплое, полуорганическое, содержит множество первичных веществ – формальдегид, этиленгликоль, весь стандартный набор пребиотиков. Хорошая площадка для быстрой сборки. В центре бака тускло светится красный карлик. Шимп назвал его DHF428 – согласно принципам, до которых мне давно уже нет дела.

– Ну рассказывай, – говорю я.

Он бросает раздраженный, даже рассерженный взгляд.

– И вы туда же?

– В смысле?

– Куда и остальные. На предыдущих сборках. Шимп может просто впрыскивать информацию, но им все время надо говорить.

Черт, да у него же подключен адаптер. Он в сети. Я выдавливаю улыбку.

– Это всего лишь… культурная традиция, наверное. Чем больше мы разговариваем, тем легче нам… восстановить контакт. После такой долгой отключки.

– Но это ведь так медленно, – сетует Дикс. Он не знает. Почему он не знает?

– У нас еще половина светового года впереди, – поясняю я. – Есть причины для спешки?

У него дергается уголок рта.

– Фоны[2] высланы согласно графику. – Как по заказу, в баке вспыхивает рой фиолетовых искорок – за пять триллионов километров от нас. – Пока в основном поглощают пыль, но подвернулась и парочка крупных астероидов – фабрики начали работу с опережением. Уже экструдировали исходные компоненты. А потом Шимп зафиксировал сдвиги в излучении звезды – в основном в инфракрасной части спектра, но с заходом в видимую.

Бак подмигивает нам: теперь карлик подается в замедленной съемке.

И точно, он мерцает.

– Сигнал упорядоченный, я так понимаю.

Дикс слегка наклоняет голову вбок – даже и кивком не назовешь.

– Отобразить график временного ряда.

Я так и не изжила привычки слегка повышать голос, обращаясь к Шимпу. ИИ покорно (покорно – вот умора-то) убирает космопанораму и заменяет ее на последовательность точек.

……………………………

– Последовательность повторяется, – сообщает Дикс. – Сами импульсы не меняются, но промежутки между ними логлинейно возрастают, циклически повторяясь каждые 92,5 корсекунды[3]. Каждый цикл начинается на частоте 13,2 импульса в корсекунду, затем она постепенно снижается.

– А он точно не естественного происхождения? Может, в центре звезды пульсирует маленькая черная дыра?

Дикс качает головой – во всяком случае, жест похож: его подбородок по диагонали опускается, что неким образом символизирует отрицание.

– Но при этом сигнал слишком примитивен, чтобы содержать существенную информацию. На речь как таковую не тянет. Тут скорее… крик, что ли.

Он отчасти прав. Информации, может, и немного, но достаточно. Мы здесь. Мы умные. У нас хватает мощи, чтобы к целой звездище прикрутить световой регулятор.

Может, не такое уж и хорошее это место для сборки.

Я поджимаю губы.

– То есть Солнце приветствует нас. Ты это хочешь сказать?

– Вероятно. Приветствует кого-то. Но для Розеттского сигнала[4] этот чересчур прост. Это не архив, самоизвлечения не происходит. Не Бонферрони, не Фибоначчи[5], не пи. Даже не таблица умножения. Перевод строить не на чем.

И все-таки за сигналом стоит разум.

– Нужно больше информации, – заявляет Дикс, показывая себя блестящим знатоком очевидностей.

Я киваю.

– Фоны.

– Э-э-э, а что с ними?