По ту сторону рифта

И к чему же мы можем прийти отсюда? Куда придут семь миллиардов гоминидов, которые не умеют сдерживать своих аппетитов, у которых под подошвами ботинок гибнет по тридцать видов в день, которые так заняты отрицанием эволюции и конструированием беспилотников-убийц, что не замечают, как тают полярные льды? Как написать правдоподобную историю о близком будущем, где мы каким-то образом положили конец затоплениям и войнам за водные ресурсы, где мы не вывели под ноль целые экосистемы и не обратили миллионы людей в экологических беженцев?

Никак. Этот корабль – этот громадный, неуклюжий корабль размером с целый мир – уже вышел в путь, и разворачивается он крайне медленно. Предотвратить такие последствия к 2050 году можно лишь в одном случае – в истории, где мы озаботились климатическими изменениями еще в 1970-х, но здесь речь идет уже не о научной фантастике, а о фэнтези.

Так что если мое творчество и тяготеет к антиутопиям, то не от горячей любви к ним: это сама реальность навязывает мне антиутопию. Если пишешь о близком будущем, то загубленная окружающая среда – уже не один вариант из множества. Мне остается только прикидывать, как мои персонажи разыграют ту колоду, что получат на руки. Суть антиутопии не в том, что кому-то внедряют ложные воспоминания, а служащих заковывают в неврологические кандалы. Антиутопия – это сама унаследованная ситуация, в которой все эти ужасные вещи становятся наилучшими из возможных вариантов, а все прочие еще хуже; мир, где люди совершают массовые убийства не из-за своего садизма или социопатии, а потому лишь, что из всех зол выбирают меньшее. Не мои персонажи построили такой мир. Это мы им его завещали.

Настоящих злодеев в Уоттсворлде нет. Если вам нужны злодеи, вы знаете, где их искать.

В антиутопиях необязательно все грустно. Собственно, в некоторых есть все условия, чтобы существовать в полном довольстве. Огромные массы людей идут по жизни даже и не подозревая, что они в антиутопии; они могут в реальном времени пережить деградацию от свободы до тирании и не почувствовать разницы.

В основе своей все сводится к жажде странствий.

Представьте, что ваша жизнь – дорога, идущая через время и общество. По обе стороны тянутся заборы, увешанные знаками: «Посторонним вход запрещен», «По газонам не ходить», «Не убий». Это условия, ограничивающие ваше поведение, законные пределы приемлемых действий. Между ограждениями вы можете бродить сколько душе угодно – но выйдете хотя бы за одно и рискуете испытать на себе всю тяжесть закона.

Теперь представьте, что кто-то начинает эти заборы сдвигать ближе.

Ваша реакция – даже то, заметите вы происходящее или нет, – целиком зависит от того, часто ли вам доводилось сходить с дороги прежде. Многие люди никогда не отклоняются от середины тропы; не будь заборов вообще, они бы и то не отклонялись. Они из тех, кому никогда не понять, с чего воют все эти радикалы и маргиналы; как ни крути, а ведь их-то жизнь ни капельки не изменилась. Им без разницы, где находятся заборы – у самых их плеч или далеко на горизонте.

А вот для прочих из нас рано или поздно наступит момент, когда направишься к месту, где в прошлом можно было гулять без всяких ограничений, и внезапно наткнешься на забор. Это лишь вопрос времени.

Когда случается подобное, человека может удивить, насколько близко к нему подобрались эти штуки, а он даже и не заметил. Я вот точно был удивлен. Меня не назовешь закоренелым преступником. Я оказывался в маленькой белой комнатке на таможне США несколько чаще, чем можно ожидать при «случайном» отборе на контроль, но тут, подозреваю, дело в том, что среднестатистический таможенник не вполне понимает, как быть с людьми, которые работают не по найму («Консультант по биостатистике и писатель? Что еще за хрень?»)[81]. Может, одно время я был повинен и в связях с теввовистами[82] – когда был жив мой отец, отошедший от дел священник и генеральный секретарь баптистского собрания Онтарио и Квебека; как мне рассказывали, в КСРБ[83] на него завели досье за деятельность в интересах непатриотичных организаций вроде «Международной амнистии», – но у летучих терминаторов Обамы вряд ли загорелись бы глазенки, если б они распознали мое лицо.

Сказанное не значит, что я умом пребывал в неведении относительно ослабления гражданских прав на этом континенте. Просто для меня, образованного белого типа с довольно защищенной жизнью, это понимание было скорее теоретическим, чем интуитивным, опосредованным, а не прямым. Поэтому, возвращаясь с другом в Торонто из поездки в Небраску, я ожидал, что меня досмотрят канадские таможенники на канадской же границе. Еще я ожидал, что если они пожелают обыскать мой автомобиль, то сообщат мне об этом и попросят открыть багажник[84].