По ту сторону (СИ)

   Говорил нам, на сборном пункте, старик - комендант: "Да, на месячишко мы вас призываем. Всего! Чего орёте? Военные ушли, а колючку кому по внешнему периметру тянуть?! Мне?!" Многие хотели ответить ему честно. Промолчали.

   Через месяц карантина, думали мы тогда, выпустят на волю всех: и лагерников и охранников. И весь этот месяц, ждали мы, по всей стране, только и разговоров, что о сострадании.

   - Готовьтесь лю-ю-юди!- кричал рядовый Дыба, переваливаясь через борт кузова, несущегося на большой скорости мимо стоявших на обочине горожан - По сигналу начина-а-айте сострада-а-ать! Слышите сигнал?!"

   Покричал студент и получил свой первый наряд вне очереди.

  

   -Ну, помурыжат их, недолго. Ну, поспят чуток в бараках. Стрясут наворованное с них, благо всё лето впереди. И, в итоге...- разглагольствовал не так давно Михась, товарищ мой студенческих лет, сидя в своем новом кожаном кресле штабного капитана - в итоге, все личико свое сохранят: все, кто у руля был "до", "во время", и главное, " после". Кому-то его, конечно, помнут чуток... И всех - точно не выпустят. Так, костры революции ещё дымят, чуешь?.. - он повел носом, принюхиваясь - А они, потом, еще благодарить будут!

Когда это он научился так улыбаться?

-Тебя благодарить?

Михась вопрос мой проглотил и запил водой из стакана.

-Марек, ну ты подумай... Каков же спектакль. А?! Режиссер этот балагана - ум-м-мница! Руку бы пожать...- сказал он, почему-то сжав свою - в кулак.

   - Конспиролог, хренов. - говорю я, вставая с деревянного стула, и собираясь уходить к своим "бойцам", грузовик ждал.

   - Сверим часы - не унимался Михась - через три недели: лояльные им... - он указал пальцем вверх - ...врачи, как бы найдут как бы вакцину. И как бы больные, как бы...

   -Её, с дочерью, - говорю я сейчас, сам себе, смотря на них - Если только Михась прав, должны освободить. Обязаны.

Михась, хоть в этот раз не ошибись.

  

   Сейчас мы с ней: друг напротив друга. Между нами минное поле. И положено мне , в том числе и ее, охранять от самой себя. Сидит, значит, в штабе, свеженький полковник народной милиции, он же - бывший бухгалтер и приказывает, мне и моим рядовым: " В связи с отсутствием полноценного ограждения, вы обязаны при приближении контингента к минам - стрелять в воздух . В воздух! ". Выходит - восьмой день нарушения прямого приказа. Игнорируют приказы: наспех призванный бывший учитель, ныне уже несвеженький лейтенант. За компанию со мной - рядовой Войтек, бывший вагоновожатый. Трамваи, к слову, и в столице давно не ходят. А так же рядовой Ульмах, бывший фельдшер. На его руки, говорят, не находили перчаток по размеру. Вводил ими в анестезию особо буйных, без каких либо медикаментов. Теперь, приводит в чувство таких вот войтеков. И рядовой Дыба. Студент. Не знаю, доучится ли. Он, похоже, совсем перегорел от стыда перед дамой. Из вагончика носа не кажет. Прошли оставшиеся десять минут. Женщина разворачивается. Тянет за собой дочь. На сегодня - всё. Насколько её еще хватит? И зачем с ней дочь? В сегодняшнем отчете я опять умалчиваю о ней. Перечисляю в тетради наши запасы: бумаги на исполнение служебного долга явно не достаточно. В связи с большим рвением к службе рядового Войтека. У него второй день понос. Ульмах - идеалист, предлагает соорудить катапульту, говорит мол, мы-то с голоду точно не умрем. А женщине, дочке... Но никто из нас ни черта не понимает в устройстве катапульт... Лишнее сотрясение воздуха. Об этом я тоже не напишу. Я предлагаю Ульмаху: заняться реальным делом. Дословно: "Реальным делом". Фельдшер смотрит на меня, осознавая глупость своего положения, глупость моего приказа, разворачивается и уходит к Дыбе, слушать уже его глупости: "Смотрите, Ульмах, как времена изменились! Наших прадедов заставляли рыть для себя могилы, а мы теперь себе только выгребные ямы капаем. Гуманное, говорю вам, наступило время, по эту сторону от мин...". Не поленился я, вышел из вагончика. Дал Дыбе наряд. Пусть почистит выкопанный им сортир. Ступить уже негде. Войтек, конечно, не переставая, извиняется, но сам убрать не в силах.

  

   Я сижу за столом. На улице, под окошком вагончика, рядовой Дыба делится с фельдшером своими размышлениями. Дорогой товарищ Ульмах терпелив и внимателен. У него сын ровесник Дыбы. И он не может его найти, второй год как. Вода стекает по заляпанному краской стеклу. Болезненно постанывает наконец-то уснувший Войтек. Пахнет тушенкой от немытого ножа, лежавшего на столе. Ох, и свинтус ты, рядовой Дыба... Хочется умыться. Не под дождем. А что бы в душ. Смыть с себя. Не думая ни о чем, стоять под душем. Потом полотенце. Потом бриться. Потом... Когда-нибудь потом. Сейчас надо дать рядовому Дыбе очередной наряд за бардак. Раздается сигнал вызова по телефону. Войтек нехотя приподнимается с лежанки. Я подхожу, беру трубку.

   -Да. У аппарата.

   По ту сторону провода тяжело дышал Михась. Начал он, помедлив, видимо, опять обдумывая, подбирая слова, теребил свою бороду и слишком ей увлекся.

   -Это... Стас, вот чего звоню...