– У меня не было розовых очков никогда. И это мне мешает, потому что я очень люблю обманываться. Но обманываться мне не позволяет моя какая-то внутренняя установка. Я много лет с собой борюсь, у меня стакан наполовину пуст.
– Это удивительное счастье – встретить человека, который не просто говорит, а чувствует так, как чувствуешь ты сам. И при этом так точно это формулирует – я не перестаю поражаться, насколько же вы талантливы, в том числе по отношению к жизни и по глубине познания себя. Мой стакан тоже наполовину пуст, и эта тревожность, недостижимость абсолютного счастья, но стремление к нему, наверное, хоть и прибавляют мне стресса, но не дают стоять на месте.
Я не скажу, что он у меня полон, хотя я всегда живу с надеждой, что потом будет лучше. Что потом стакан дольют, но сейчас он наполовину пуст.
– Это все от воспитания. Я очень четко, например, понимаю: вот это не мое. Вот это не могу. Это не сумею. Я за это не возьмусь. Лучше отдам другому. Я спокойно отдавал роли, когда понимал, что я их не сделаю. Когда я понимал, что это физически и психологически не мое. Я глупо выгляжу.
Когда я уже начал танцевать, уже были видеокамеры. И я всегда себя снимал. С первого дня я смотрел и понимал, что зритель Николай Цискаридзе не будет смотреть артиста Николая Цискаридзе, значит, я к этому не подойду.
Я помню один смешной момент. Я ехал в метро в день своего спектакля. Был 95-й год. Я тогда уже начал классы вести, но меня еще не показывали по телевизору, я был театральным только артистом. И я утром был на классе, ехал домой, чтобы отдохнуть, чтобы вечером станцевать этот спектакль. Я стою в метро, и разговаривают два человека. И один другому говорит, что он сегодня идет в театр, потому что появился какой-то сногсшибательный грузин, это надо увидеть. Другой говорит:
– Да, но сегодня не могу, пойду на следующий раз.
Вот это было, пожалуй, первое признание.
Были еще другие смешные моменты. Я всегда знал, в какой ложе клакер
[2] стоит. В старом еще Большом театре были для этого специальные места, потому что акустика там была такая, что если там хлопать, кажется, что это делают 10 человек.Откуда я знаю? Да я сам из клакеров. Будучи ребенком, я со своим этим пропуском училища проходил в Большой театр, и не всегда меня пускали по этому пропуску, потому что иногда сидели такие добрые администраторы, а иногда злые. Мы все знали, те, кто любил театр. А так как я всем надоел, потому что я ходил все время, мне все время не давали какой-нибудь пропуск. И в какой-то момент ко мне пригляделись эти театральные поклонники. В те годы не только клакеры были. В те годы, про которые я рассказываю, были поклонники.
И они говорили:
– Мы тебя проведем, но ты будешь хлопать Ивановой.
Я говорил:
– Конечно, конечно.
Мне давали это пропуск, иногда билет даже с местом. И я, значит, вместе с ними это все делал. Потому я все эти места знаю. Я это прожил.
И все эти кадры, где летят цветы, это все… Это все спектакль просчитанный. Я одному своему коллеге даже сказал:
– Идиот, ты хотя бы понял, что 150 роз, принесенные мамой, это не 45 букетиков с незабудками?
Потому что понятно, что незабудки, пиончики, ромашки – это принес зритель, а розы тебе мама купила. Ты хотя бы, если имитируешь успех, грамотно его имитируй.
Но он так и не понял, потому что ему кажется, что пионы не так дорого смотрятся. Что счастье в том, чтобы успех бросался в глаза.
А для мня счастье – это гораздо проще. Мне много что приносит счастье. Иногда – сладкое. Иногда – хорошая погода. Иногда – когда что-то получается. А иногда думаешь: вот все тебе вроде должно нравиться, а тебе все не нравится. Может быть, все из-за этого стакана, наполовину пустого.
Иногда просто хорошо одеться доставляет удовольствие. А иногда так смотришь, думаешь – ерунда какая.
Николай Цискаридзе в программе «Эмпатия Манучи»
