По ту сторону смерти

— Я люблю тебя, очень люблю, — сказал Шторм. — По-моему, ты лучшая женщина на свете.

София подавила улыбку:

— Что ж, меня это вполне устраивает. Я с радостью представлю тебя своим знакомым.

— Ба!

— Да-да. И ты прекрасно знаешь, что дело вовсе не в тебе.

— Мне нужна открывалка.

— Она в…

— Ладно, я понял, — перебил он ее, выдвигая ящик и доставая оттуда открывалку. — Готово. Кто-то должен сообщить этим шутникам, как ловко я открываю бутылки.

Шторм неторопливой походкой вернулся в столовую, на ходу потягивая воду из горлышка. София наблюдала за ним и вдруг поняла, как много значит для нее этот мужчина и какую власть он над ней имеет. Власть, которую она добровольно вручила ему. Вначале она сочла его просто недалеким малым. Мелким американцем. Однако постепенно выяснилось, что у этого американского мелководья нет дна. Ричард Шторм умел не обращать внимания, умел смотреть сквозь пальцы. На ее неудавшееся самоубийство. На ее проблемы в постели. На ее несносный характер. И он — ненавязчиво — приучил ее к тому, что она может на него положиться.

— Моя мать не совершала ничего предосудительного, Ричард, — сказала София, отметив про себя, что в ее тоне внезапно появились умоляющие нотки.

Шторм пожал плечами. София готова была разрыдаться. Он даже не посмотрел на нее. Сел за стол. Подвинул к себе тарелку, солонку.

— Ты собираешься есть руками? — спросила она, подходя к серванту. Из одного ящика она извлекла нож и вилку, из другого — полотняную салфетку.

Шторм уже впился зубами в куриную грудку, но взял приборы и молча положил на колени салфетку. Затем он еще раз посолил курицу и с удвоенной энергией набросился на еду, вооружившись ножом и вилкой.

София стояла сзади, разглядывая его русые волосы.

— Не смей этого делать, — заявила она вдруг.

— Что? — буркнул Шторм, не переставая жевать. — Я ем. У нас принято делать это именно так.

— Я говорю: не смей думать об этом. О чем ты сейчас думаешь.

Шторм отложил в сторону нож и почесал затылок.

— Моя мать была… прекрасной женщиной — великодушной, доброжелательной. Тебе всякий скажет. Всякий. Уверена, она не имеет никакого отношения к… планам твоих знакомых. И ехать в Белхем-Грейндж, чтобы расспрашивать отца о трагедии, которая произошла двадцать лет назад… Возможно, он не ангел. Возможно, когда-то он занимался сомнительными операциями. Я даже не знаю этого наверняка…

— В том-то все и дело. — Шторм обернулся и посмотрел ей в глаза. — Ты не знаешь наверняка. Понимаешь?

София отпрянула, но Шторм схватил ее за руку.

— Ты не знаешь наверняка, — продолжал он, поглаживая ее ладонь, — и это гложет тебя. Ты не можешь об этом думать и не можешь думать ни о чем другом. Ты не знаешь наверняка, а потому не можешь забыть. Ты не можешь забыть о том, чего не знаешь наверняка. Понимаешь? Поэтому ты должна решиться и обо всем расспросить отца. Иначе ты останешься такой же… такой же отмороженной.

София отняла у него руку и обхватила себя за плечо:

— Это просто… Я понимаю… ты говоришь о… сексе. Для меня это не имеет большого значения.

Шторм скомкал льняную салфетку и бросил ее на стол. Медленно поднялся из-за стола и повернулся к Софии. Они стояли почти вплотную друг к другу.

— Я говорю о том, что ты постоянно страдаешь от депрессии. Я говорю об этих твоих черных полосах. О том, что толкает тебя на безумные поступки.

София снова — еще более остро — почувствовала его власть над ней.

— Ричард, я не хочу этого делать. — София не верила своим ушам: она умоляет его! — Обращаться к отцу с подобной просьбой… это будет слишком… больно.

— Больно? — Шторм поднял руку и ласково погладил ее по голове. — Прости, но разве не ты на моих глазах сиганула с балкона? Это было не больно?

— Я сейчас об отце. — София посмотрела ему в глаза. — Он пожилой человек. Он уже не так силен, как кажется. Как ему кажется. Он уже не так независим. Он еще жив… — «Лишь благодаря моему высокому мнению о нем», готово было сорваться с ее языка, но она осеклась, внезапно подумав о том, что сама еще жива лишь благодаря высокому мнению о ней Шторма, что она позволила себе такую роскошь. И ей было страшно представить, что может произойти, если он все-таки настоит на своем. — Зачем ворошить прошлое? Зачем бередить старые раны? Какой смысл?

Шторм взъерошил ей волосы.

— Смысл в том, чтобы у тебя появилась собственная жизнь.

— У меня уже есть жизнь.

— У тебя должна быть прекрасная жизнь. Настоящая жизнь, София. С музыкой и гонками на колесницах. Чтобы в душе у тебя — в голове — танцевали Джинджер и Фред. Это важно. Поверь мне, детка. Я знаю. — Софии показалось, он хочет что-то добавить, что-то свое, очень личное. Но Шторм помолчал, затем опустил глаза и добавил: — Потому что жизнь коротка. В самом деле. Нам отпущен слишком короткий срок, и мы должны прожить его шумно и весело.

София упрямо вздернула подбородок:

— Не понимаю, о чем ты.

Шторм посмотрел вокруг, и его взгляд остановился на столе.