По ту сторону смерти

— Ричард, — проговорила она наконец, — если ты хочешь познакомиться с мисс Эндеринг поближе…

— Нет-нет, об этом не может быть и речи, — поспешно ответил Шторм.

— И все же, если так, ты должен знать…

— Харпер, у меня этого и в мыслях не было. Поверь. — Он вдруг помрачнел. — Не за этим я сюда приехал.

Харпер целую минуту сверлила его взглядом. Наконец Шторм не выдержал и отвернулся.

Когда Харпер снова заговорила, голос ее смягчился. Она уже убедилась, что сердце у Шторма доброе и с его стороны не стоит ожидать подвоха. Она не могла не признать, что испытывает к нему некоторую симпатию.

— Предположим, — сказала она. — Но зачем же ты все-таки приехал?

Зябко поежившись, Шторм рассеянно махнул рукой и обхватил ладонями плечи. Что он хотел показать ей? Покосившиеся надгробные плиты? Открытую всем ветрам церковь? Заснеженную пустошь? Или, может быть, все вместе? В глазах Шторма сквозила грусть, истоки которой терялись в сумерках его души, остававшейся для Харпер Олбрайт энигмой[9]. Его голос зазвучал задумчиво и печально.

— Я же говорил тебе — это все Англия. Всю жизнь я снимаю кино про Англию. Про такие вот места. Посмотри вокруг, ведь эта страна — грандиозный съемочный павильон, ей-богу.

— Хм, пожалуй. — Харпер проследила за его взглядом и улыбнулась. — Хотя здесь многие думают, что Англия — это своего рода крепость, которую природа построила для себя на случай всеобщего мора или войны. Но раз тебе видится съемочный павильон, пусть так. И что же?

Отрешенный взор Шторма был обращен туда, где над полуразрушенным склепом старый вяз словно оплакивал чьи-то останки.

— Для меня Англия именно то место, где обитают призраки, — еле слышно, словно обращаясь к самому себе, промолвил Шторм. Снег падал ему на лицо, шапочка давно промокла, куртка понуро обвисла.

Харпер и сама — хоть и продолжала хранить каменную неподвижность — почувствовала дрожь, поднимавшуюся откуда-то из самых глубин ее естества. Однако она по-прежнему не двигалась с места, и сухонькая ладонь по-прежнему крепко сжимала голову дракона — набалдашника трости. Снег забивался за голенища ее сапог, проникал под широкие поля фетровой шляпы, но ничто не могло заставить ее хотя бы шелохнуться; все так же невозмутимо взирала она сквозь подернутые влажной пеленой линзы очков на каменную кладбищенскую ограду, наблюдая, как запорашивает снегом принесенный ими в качестве приманки кусок оленины.

— Я приехал сюда, — продолжал Шторм, — чтобы собственными глазами увидеть…

— Ш-ш-ш!

Шторм замер. Харпер насторожилась. Теперь уже оба, подавшись вперед, пристально вглядывались в белую мглу. Там что-то было… Какой-то посторонний звук примешивался теперь к привычному вою вьюги.

Он казался порождением ветра, его плотью. Тихий и в то же время пронзительный. От него стыла в жилах кровь. Он разрастался, дробился и множился, оборачиваясь целой какофонией голосов. Истерзанных, страдальческих голосов. Словно неслись из ада причитания и стоны грешников. Он креп, набирал силу, сливался в один протяжный плач, прерываемый неровным, свистящим дыханием ветра, затем снова раскалывался, рассыпаясь бесчисленными отголосками. Хор мучеников. Казалось, этому не будет конца.

«Вопли страждущих поразили мой слух — стоны, причитания, мольбы и проклятия…» — про себя декламировала Харпер. Меж тем ни единый мускул не дрогнул на ее лице.

— Боже правый, — выдохнул Шторм. — Сущий ад.

— Очень точно подмечено, — согласилась Харпер.

Неожиданно звук исчез. Теперь завывал и плакал только ветер. И в плаче его слышалась обреченность. Харпер, прищурившись, зорко вглядывалась в темноту, туда, где за древней гробницей со статуей на стене лежал запорошенный снегом кусок оленины.

— Ты думаешь?.. — Шторм осекся.

Зверь застал их обоих врасплох.

Он появился внезапно, без всякого предупреждения.

Ему предшествовало лишь подспудное ощущение, что к кладбищу приближается некая громадная темная масса, как будто надвигалась сама ночь. И появился он вовсе не там, где его ожидали, — не рядом с заснеженным куском оленины. Он появился в каких-нибудь пяти ярдах от них, на каменной ограде, он наблюдал за ними, и глаза его плотоядно блестели.

Шторм бросился вперед и, раскинув руки, загородил собой Харпер. В его поступке было столько великодушия и благородства, что у Харпер дрогнуло сердце. Но тратить время на сантименты она не собиралась. Харпер перехватила трость левой рукой, и в следующее мгновение в ночном воздухе сверкнула холодная сталь клинка.

— За меня не бойся, — буркнула она. — Снимай.

Шторм энергично принялся за дело. Он без промедления сорвал с одной из камер полиэтиленовый пакет и открыл футляр.

Харпер с опаской наблюдала за ним. Фотокамеры, равно как и прочие механизмы, оставались для нее такой же загадкой, как изображение белой лошади в Аффингтоне[10]. Шторм, прикрывая ладонью объектив, уверенно поднял аппарат.

Сверкнула вспышка. Зверь насторожился. С глухим утробным рыком он оглянулся, и две ослепительные молнии, как две белые смерти, устремились через заснеженное кладбище к глазнице — объективу камеры.

Гортанный хохот Харпер прорезал ночь.