По ту сторону снов

Погода стояла великолепная. Весна окончательно вступила в свои права. Остатки снега растаяли на глазах, буквально за несколько дней. Настала любимая пора Антона – апрель. Листьев на деревьях еще нет, мух и комаров тоже. Это время очень напоминало Антону редкие, но по-своему прекрасные теплые и солнечные дни позднего октября. Разница лишь в том, что осенью после краткого тепла неизбежно придут первые снегопады, сырость, промозглость, а там и до серьезных морозов недалеко. А дальше – долгая, нудная, холодная зима. После таких же точно дней редкого тепла и солнца в апреле, предчувствие близкого лета рождает в душе скрытую радость, пусть и не всегда оправданный оптимизм, и надежду на что-то хорошее, что обязательно скоро придет, как обязательно и неотвратимо придет долгожданное лето. Эта похожесть картин природы засыпающей осенью и готовой вот-вот проснуться весной и придает апрелю невероятный шарм и состояние ожидания чего-то прекрасного и светлого в скором будущем. Ранняя весна – это как детство, когда веришь в сказки с непременно добрым концом.

То ли погода нашептала, то ли пытаясь сбежать от одиночества, Антон отправился ближе к вечеру на «плиту». «Плитой» называли вымощенный тротуарной плиткой пятачок в крохотном сквере в центре города, возле ЦУМа. Сквер этот в свое время облюбовали художники. В основном самодеятельные, любители. Но частенько рядом с ними продавали свои картины пусть и молодые, но уже вполне состоявшиеся и профессиональные живописцы. С одним таким художником Антон случайно познакомился около года назад. Был по работе в мастерской генплана Главархитектуры в администрации города, зашел к знакомому архитектору по делу, а у того в кабинете сидит худощавый, скромно одетый молодой человек. Оказалось, это известный в творческих кругах художник и однокашник хозяина кабинета, Анатолий Пасека. Очень быстро случайное знакомство переросло в дружеские отношения. Толя оказался удивительно тонким, интеллигентным человеком, безусловно одаренным художником и приятным, эрудированным собеседником. Через Пасеку Антон перезнакомился почти со всеми завсегдатаями «плиты», в том числе со Славой Плюсниным и Толей Вяткиным, которые нередко приносили на «плиту» для продажи свои порой просто шедевральные произведения. Помимо разговоров, а временами и жарких споров о живописи, здесь почти всегда звучали стихи, негромко пелись под гитару песни Галича, Визбора, Дольского, Окуджавы, ну и, конечно, Высоцкого. Никто не орал, не матерился, не прыгал петухом перед оппонентом даже во время самого отчаянного спора. Нередко общение проходило под стаканчик-другой недорогого вина.

Антон купил бутылку портвейна «Три семерки», прозванного в народе «Три топора», пачку печенья «Соломка» и пришел в сквер. На «плите», не смотря на вечер субботы, на удивленье почти никого не было. В дальнем уголке, скорбно склонившись перед своей картиной, сидел на скамейке в задумчивости Славка Плюснин.

– Чего, добрый молодец, не весел? Чего головку ниже колен повесил? – бодро спросил Антон.

Слава поднял голову:

– А, привет, привет. Где пропадаешь? Давно тебя не видно было.

– Работа, мил человек, работа проклятущая заела. А ты чего грустный такой?

– Да вот, смотри, – Слава кивнул на картину. Там был изображен осенний пейзаж. Земля, покрытая первым снегом, потерявший уже почти всю листву лес, на берегу нетронутого еще льдом озерца стоит одинокий, слегка покосившийся домишко.

– Вот, хотел написать печаль покинутого на зиму дачного дома. Или садового домика. Словом, хозяева уехали и оставили его в грустном одиночестве…

– И, надо признать, это тебе удалось в полной мере, – сказал Антон. Действительно, от картины так и веяло тоской, одиночеством и безысходностью, – только вот…

– Что? – повернулся к Антону Плюснин.

– Только вот на этом белом фоне дом у тебя как будто висит.

– Так и я о том же! Когда писал, казалось все ясно и хорошо, и понятно. А сейчас смотрю, повис домик-то в воздухе. И понять не могу, как его к земле привязать. Снег, понимаешь? Кругом снег. Вроде ясно все. А с другой стороны посмотришь, дом висит, опоры нет. Как же его приземлить?

– А ты поленницу пририсуй к нему, – вдруг родилась у Антона мысль, – поленница уж точно обозначит некую опору всей композиции.

– Хм, а в этом что-то есть! Как думаешь, сюда ее, или вот так? – Славка обратной стороной кисточки, что держал в руках, стал водить по картине.

– Слава, тут без ста грамм никак не обойтись. Доставай стаканчики.

Плюснин раскрыл свой саквояж, с которым никогда не расставался, порылся там в скопище кистей, коробочек и тюбиков с красками, достал два пластмассовых складных стакана:

– Тебе какой: зеленый или сиреневый?

– Слава, ёшь твою, какая разница? Мне, чтоб не протекал, а цвет не имеет значения.

– Темный ты человек, Антоха, – вздохнул Плюснин, – в этом мире имеет значение абсолютно все. И цвет – в первую очередь!

Они выпили, захрустели «соломкой».

– А Пасека где? – поинтересовался Антон.

– Толик ушел уже. Плохо себя чувствует. Ты, кстати, в курсе, что он безнадежно болен?

– Кто?! Толик Пасека?! Как так?