По ту сторону Стикса

Я с трудом поднялся на ноги и снова пошел к ограждению. Фрэй схватил меня за грудки, в глазах его было бешенство и еще что-то… на секунду я увидел другую незнакомую фигуру, сиганувшую в реку, но затем остались только его угольно-черные зрачки в хрустале глаз:

– И не думай, – полупрошептал он.

– Не твое дело, – я попытался отпихнуть его руки, но сил не хватило.

– Это мне решать, – мой противник сам выпустил ворот моей куртки, а потом движением, которого я даже не сумел заметить, со всего размаха врезал мне кулаком в челюсть.

Я не удержался и снова полетел на асфальт, во рту появился привкус крови, но вместе с тем в голове что-то прояснилось. Все вокруг вдруг приобрело четкость, исчезло чувство нереальности происходящего, а саднившая губа не давала мне снова нырнуть затуманенный омут, из которого я только что вынырнул.

Фрэй все еще стоял надо мной, покачиваясь на пятках. Я чувствовал, что в любой момент, он может снова ударить, и тогда его уже будет не остановить, поэтому не шевелился. Наконец он протянул мне руку:

– Сам идти сможешь?

Я кивнул и схватился за узкую ладонь с длинными белыми пальцами. Рывок. Я снова на дрожащих, но будто бы своих ногах. В общежитие мы возвращались вместе. Нельзя сказать, что это было начало дружбы или доверия – в том возрасте три года разницы значили все же много – но это было неплохое знакомство.

С того самого случая мысли о самоубийстве больше меня не посещали, а если и посещали, то я всегда знал, что это всего лишь чужие эмоции.

Со временем я начал потихоньку привыкать – человек так устроен, что привыкает практически ко всему. Моя эмпатия проявлялась приступами: иногда накатывала так, что я начинал биться едва ли не в конвульсиях, но чаше всего я чувствовал тупое онемение – мир вокруг был бездушен и тих. Мне некогда было переживать, да и думать было некогда, на первый план выходили совсем другие проблемы. И главной из них была – как заработать себе на жизнь. Государство выплачивало мне мизерное пособие, которого не хватило бы даже на покупку хлеба. Но и это пособие вместе с общежитием предоставлялось только до восемнадцати лет. Потом многие оказывались на улице.

Единственная школа в резервации пялилась на прохожих черными провалами окон с выбитыми стеклами, разрисованными обваливающимися стенами, за которыми никого не ждали загаженные бомжами классы. Школа перестала работать полтора десятка лет назад – никто не хотел учить здесь, как и никто не мог учиться.

Найти работу было также тяжело, как поймать золотую рыбку в водах Стикса. Единственный завод принадлежал хозяину-китайцу, и там с дешевой рабочей силой никто не церемонился. К счастью, если это можно назвать счастьем, государство и тут не оставляло своих отвергнутых питомцев, милостиво устраивая по квоте на рабочие места.

Но на завод брали лишь женщин и подростков, а учитывая, что женщин в резервации почти не было, всем работникам здесь получалось не больше восемнадцати. Мужчин не нанимали, полагая, что у них слишком толстые грубые руки, не подходящие пусть и для примитивной по своей сути, но тонкой сборки приборов. По такому же критерию не взяли Жабу – его полные руки с будто бы надутыми пальцами и широкими матовыми пластинами ногтей не годились для такой работы, и поэтому он за еще меньшие копейки иногда разгружал судна на единственной проржавевшей пристани. Что собирали на заводе, я точно не знал – какие-то переключатели и транзисторы, сложные клеммы, к которым допускали только "старичков".

Фрэй обычно сидел напротив меня, его длинные пальцы мелькали, закручивая винтики или наматывая проволоку, а лицо всегда принимало отрешенное выражение, глаза смотрели, но не видели. Я знал, что за этой маской идет напряженная работа мысли, но не знал, о чем он постоянно думает. Казалось, что об одном и том же. Но так как мысли эти не были окрашены эмоциями, мне никак не удавалось заглянуть в них даже краем глаза.

Го работал беспорядочно, постоянно резал пальцы и ругался сквозь зубы, обещая, что не задержится здесь надолго. Иногда он вскакивал в бешенстве, но, пройдясь по цеху, снова возвращался к работе – выбора ни у кого не было. Приходилось держаться за единственный стабильный заработок в резервации. Даже мне. Хотя я мог выходить за территорию, вряд ли кто-нибудь согласился бы дать мне работу там. То, откуда я пришел, было очевидным, потому что единственным удостоверением личности для меня остался код, вшитый в руку.

Дни тянулись бесконечно и монотонно, я просто чувствовал, как тупею и разлагаюсь, как скоро от меня и от моей личности ничего не останется. Самоубийство личности. И никто не сможет его остановить. Это не прыжок с моста. Можно даже самому не заметить. Ты есть, а личности твоей нет.

Так продолжалось несколько месяцев, пока однажды в короткий рабочий перерыв ко мне не подошел Фрэй. Он буквально пригвоздил меня взглядом своих хрустальных глаз и с усмешкой, не оставляющей сомнений, что ответ уже предрешен, спросил:

– Хочешь заработать?

Я не успел даже ответить, как он подхватил меня под локоть и оттащил в дальний угол: