По ту сторону свободы и достоинства

Более важной причиной является то, что внутренний человек иногда кажется наблюдаемым непосредственно. Мы можем лишь предполагать ликование падающего тела, но разве не можем ощутить собственное ликование? Мы действительно чувствуем что-то под кожей, но не чувствуем того, что придумано для объяснения поведения. Одержимый не ощущает демона и даже может отрицать его существование. Малолетний преступник не чувствует своей нарушенной личности. Умный не чувствует своего интеллекта, а интроверт – собственной интроверсии. (На самом деле измерения ума или характера, как считается, можно наблюдать только с помощью сложных статистических методов.) Говорящий не чувствует грамматических правил, которые, предположительно, применяет при составлении предложений, а ведь люди говорили грамотно на протяжении тысяч лет до того, как кто-то узнал о существовании правил. Респондент анкеты не чувствует установок или мнений, заставляющих его отмечать пункты определенным образом. Мы ощущаем определенные состояния тела, связанные с поведением, но, как отмечал Фрейд, ведем себя точно так же, когда не чувствуем их; это побочные продукты, которые не следует путать с причинами.

Есть гораздо более существенная причина, по которой мы так медленно отказываемся от менталистских объяснений: трудно найти альтернативы. Предположительно, их нужно искать во внешней среде, хотя роль среды отнюдь не ясна. Данная проблема хорошо видна на примере истории теории эволюции. До XIX века окружающая среда рассматривалась как пассивное окружение, в котором рождалось, воспроизводилось и умирало множество различных видов организмов. Никто не понимал, что окружающая среда ответственна за существование множества различных видов организмов (и этот факт, что немаловажно, приписывался творческому Разуму). Беда в том, что среда действует незаметно: не толкает и не тащит, а отбирает. В течение тысячелетий в истории человеческой мысли процесс естественного отбора оставался незамеченным, несмотря на чрезвычайную важность. Когда его в конце концов обнаружили, он, конечно же, стал ключом к теории эволюции.

Влияние окружающей среды на поведение оставалось неясным еще дольше. Мы можем видеть, что организмы делают с окружающим их миром, как берут из него нужное и отгораживаются от опасностей. Гораздо труднее увидеть, что делает с ними мир. Именно Декарт[9] впервые предположил, что окружающая среда способна играть активную роль в определении поведения, и, по-видимому, он смог сделать это только потому, что ему была дана четкая подсказка. Он знал о некоторых автоматах в королевских садах Франции, которые приводились в действие гидравлически с помощью скрытых клапанов. Как описывал Декарт, люди, входящие в сад, «обязательно ступают на определенные плитки или плиты, расположенные так, что при приближении к купающейся Диане они заставляют ее скрыться в кустах роз, а при попытке последовать за ней вызывают Нептуна, выходящего им навстречу, угрожая трезубцем». Фигуры интересны потому, что вели себя как люди, и, следовательно, оказалось, нечто очень похожее на человеческое поведение можно объяснить механически. Декарт понял намек: живые организмы могут двигаться по аналогичным причинам. (Он исключил человеческий организм, предположительно чтобы избежать религиозной полемики.)

Запускающее действие окружающей среды стали называть «стимулом», что в переводе с латыни означает «толчок», а воздействие на организм – «реакцией», и вместе они составляли «рефлекс». Они были впервые продемонстрированы на маленьких обезглавленных животных – саламандрах, – и здесь важно отметить: этот принцип оспаривался на протяжении всего XIX века, поскольку очевидно отрицал существование автономного агента – «души спинного мозга», – которому приписывалось движение обезглавленного тела. Когда Павлов показал, как выработать новые рефлексы путем обусловливания, родилась полноценная психологическая модель «стимул – реакция», где все поведение рассматривалось как реакция на стимулы. Один писатель выразил это следующим образом: «Нас подталкивают или бьют плетью на протяжении всей жизни»[10]. Однако модель «стимул – реакция» так и не стала особенно убедительной и не решила основной проблемы, поскольку для преобразования стимула в реакцию требовалось придумать что-то вроде внутреннего человека. Теория информации столкнулась с той же проблемой, когда для преобразования входных данных в выходные пришлось изобрести внутренний «процессор».