По ту сторону вдохновения

Она посмотрела на меня как на дауна, попытавшегося выговорить слово «трансгенно-модифицированный». С тех пор мы никогда с ней не общались.

Вскоре Алла Шевелкина, близко дружившая с писателем Александром Кабаковым, вызвала меня на важный разговор и сказала примерно так:

– Юра, учти, в интеллигентных кругах тебя подозревают в ксенофобии. Это очень серьезно!

– Почему? Разве я хоть раз высказывал или писал что-то в этом роде?

– Нет, но ты все время подчеркиваешь, что ты русский, называешь себя патриотом и несешь в статьях Ельцина.

– А разве быть русским и быть ксенофобом одно и то же? Кстати, Ельцин, к сожалению, русский. Среди нас тоже уродов хватает.

– Не отшучивайся! Ты отлично понимаешь, что я имею в виду. Ты должен как-то оправдаться. Иначе тебе перекроют кислород.

– Пусть попробуют! А если в вашем понимании патриотизм и ксенофобия – одно и то же, значит, у вас в интеллигентных кругах совсем съехала крыша.

– Юра, я говорю серьезно!

– А я, Алла, говорю еще серьезнее!

После этого наши пути как-то разошлись, а жаль.

6. Прототипы

Вскоре Алла холодно вернула мне долг. А русско-еврейская тема в романе отразилась в линии Медноструева – Ирискина, друзей, ставших лютыми врагами. Прототипами отчасти послужили писатели-фронтовики Григорий Бакланов и Юрий Бондарев, бывшие друзья и однокурсники по Литинституту. Первый активно поддержал либеральные реформы и даже возглавил Российское отделение Фонда Сороса, а второй гениально сравнил перестроечный СССР с самолетом, который взлетел, не зная, где сядет, и гневно отказался от ельцинского ордена к юбилею. Кстати, Бакланов стал прототипом Альбатросова в другом моем романе, «Гипсовый трубач». Но, отдавая черты и поступки реального Бакланова моим сомнительным героям, я продолжал вполне уважительно относиться к нему как к писателю. Когда в начале нулевых я оказался с ним в тройке соискателей итальянской премии «Пенне», то призвал своих сторонников голосовать за Бакланова, к тому времени уже тяжко болевшего. К негодованию прозаика Слаповского (он был третьим), премию получил Григорий Яковлевич, пусть земля ему будет пухом.

А вот прототипом Ольги Эммануэлевны Кипятковой послужила известная поэтесса Екатерина Шевелева. Она за свою долгую жизнь выпустила полсотни книг, сочинила такие известные песни, как «Серебряные свадьбы», «Уголок России, отчий дом…». Ныне почти забытая, она была в советские годы влиятельной литературной дамой, могла войти в кабинет, где стояла самая главная «вертушка» Союза писателей, сказать:

– Жора, мне надо позвонить Юре!

Жора, как вы понимаете, – это первый секретарь СП СССР, член ЦК КПСС и Верховного Совета СССР Марков, а Юра – это Юрий Владимирович Андропов, шеф КГБ, позже генсек ЦК КПСС. И действительно звонила:

– Юр-Юр, привет, это Катя Шевелева…

Когда-то она работала в комсомоле и знала почти всех отцов державы еще по годам тревожной и чувствительной молодости. А с Андроповым ей довелось посещать одно литобъединение в Рыбинске, ведь шеф КГБ тоже писал стихи. Возможно, они даже целовались. Из всей молодежи Шевелева почему-то выделила именно меня и, если звонила, обращалась так же:

– Юр-Юр, это Катя Шевелева. Слушай, зверь, надо поговорить!

У нее был беглый советский английский, и однажды она сопровождала как переводчица Хрущева в поездке по Индии, где объяснялась на своей версии языка Шекспира, видимо, более внятной индусам, чем оксфордская. Никита Сергеевич нежно звал Шевелеву Горчицей. В самом деле, она была резкая, едкая, с обостренным чувством справедливости. При этом охотно пользовалась всеми номенклатурными благами и часто, к зависти коллег, каталась за границу, откуда привозила стихи, исполненные презрения к капитализму и ностальгии по Стране Советов. Это на нее ехидный Александр Иванов написал пародию, где были и такие строчки:

Боже мой, куда бы обратиться,
Чтоб не ездить больше за границу!

Поэтический дар у нее был скромный, к тому же растраченный в основном на общественную работу и борьбу за мир, но несколько хороших стихотворений в ее сборниках найти можно. Екатерина Шевелева и стала главным прототипом «бабушки русской поэзии», хотя обостренный интерес к молодым темпераментным поэтам позаимствован у другой литературной львицы того времени…

Летом 1995-го я, закончив «Козленка…», отправил рукопись в «Ашет», но получил холодный отказ: французов не заинтересовала сатира на ельцинскую Россию, которая, напялив общечеловеческие ценности, напоминала доярку в трико от Юдашкина. Тогда, как, впрочем, и сейчас, на Западе ценились насмешки и издевки над советской эпохой, особенно над Сталиным. Помню, меня поразило, с каким сладострастным торжеством Василий Аксенов в киноромане «Московская сага» описывал запор, случившийся у вождя. Можно подумать, у самого Василия Павловича проблем с кишечником никогда не было.