По ту сторону жизни

— А ты… ты будешь служить мне… верой и правдой… — она вдруг тряхнула головой, будто сбрасывая пелену морока и заговорила иначе. — Она… она любила меня больше… она сказала, что ты — ничтожество… такое же, как твоя мать… беспомощная и капризная, избалованная…

— Ты сейчас о бабке? Она была редкостной сучкой, как мне кажется.

— Что ты понимаешь?! — злоба исказила и без того не слишком симпатичное личико. — Она меня любила… по-настоящему любила… она одна…

— Она тебе это сказала? — я подошла к статуе и села у ее ног. — Поговорим?

— Она…

— Тебе было плохо дома, верно? Твоя мать не слишком-то тебя жаловала. Она рассчитывала потеснить мою. Занять ее место. Стать хозяйкой дома… если бы родился мальчик, так бы и вышло, но увы, она родила тебя, а девочка в этом доме уже имелась. К чему вторая?

А глаз то у нее дернулся.

— Ей платили содержание. Дом вот прикупили. Но это — крохи… она злилась и злость вымещала на тебе, верно?

— Что ты понимаешь…

— Я понимаю, что, если бы моя бабка и вправду любила тебя, она бы забрала сюда.

— Она не могла!

— Почему?

— Договор!

— Я его читала, — я пожала плечами. — Там говорится лишь, что ты не имеешь права претендовать на титул и наследство, но ни слова о том, где и с кем ты должна жить. Правда в том, дорогая, что моя бабка любила и умела играть с людьми… с тобой вот… со мной… мне было одиноко. Ты не представляешь, до чего мне было одиноко… я бы душу отдала за кого-то, кто был бы рядом… и сестре бы обрадовалась. И она знала…

Тоскливая тишина моей комнаты. Вышивка заброшенная. Книга, раскрытая посередине, но я, сколь ни пытаюсь, не могу вспомнить и строчки. Аромат бабушкиных духов. Ее прикосновение.

Ей надо уходить. Ей жаль, что придется оставить меня одну, но я ведь уже большая. Я найду себе занятие… найду непременно… и жаль, что я не смогла ни с кем подружиться. Но что сделаешь. Характер. У всех Вирхдаммтервег непростой характер. А я — истинная Вирхдаммтервег.

— Ты лжешь.

И тьма сгущается.

Я слышу ее, такую близкую и такую чужую, подневольную. Выходит, у сестрицы получилось ее стреножить… и все те смерти — это не просто так, это тоже эксперимент, хотя и совершенно безумный, но, кажется, вполне успешный.

— В чем? Ты ведь читала. Вспомни, — я не смотрела на нее. Лучше руки разглядывать. Когти вот… интересно, если покрыть их алым лаком, они будут выглядеть менее устрашающе?

— Ей было просто удобнее управлять нами. Разделяй и… каждой по капле внимания… а еще правильные слова, чтобы в головах появлялись правильные мысли. Мне вот она говорила, что у меня на редкость тяжелый характер, — я коснулась виска. — Что из-за него у меня нет друзей… и не только друзей… а тебе внушала, что ты никому не нужна. Только ей… и что ты заслуживаешь большего.

— Заслуживаю.

Сестрица стиснула кулаки. И тьма ощерилась тысячей голодных ртов. Если они хлынут, если… я не устою. Эта сила, чувствую, размажет меня по стенам, скрутит, раздерет на клочки, а после выпьет. И я стану частью этой тьмы.

Я слышала плач заблудших душ. И боль их. И память.

— Тогда почему она просто не дала тебе то, чего ты заслуживаешь? Чего ты хотела? Денег? У нее имелись собственные счета…

— На которых было пусто! — взвизгнула сестрица. — Да как ты не понимаешь! Богиня! Неужели ты и вправду настолько глупа…

Пускай. Я согласна быть глупой, пусть мне объяснят.

…Вильгельм поднялся на колено. А Диттер упер крылатую трость в пол. И крылья птицы изогнулись, будто принимая на себя всю тяжесть заемной силы.

— Наш дед… он был одержим идеей стать знаменитым. Совершить переворот в науке… и он был близок… он не понял, насколько был близок и до чего ошибался… знаешь в чем? Он сам проводил ритуалы… сам! Как же, поделиться с кем-то славой… но он… он был мужчиной! — Эти слова она выкрикнула, и даже тьма поморщилась: она тоже не любила истерик.

— И что? — я поморгала и округлила ротик.

Дура? Дур не принимают всерьез. К дурам относятся снисходительно и спускают им куда больше, нежели людям умным. А раз уж так… стоит воспользоваться образом.

Трость вибрировала, а Диттер плел заклятье. И нельзя было смотреть на него, равно как и на Вильгельма.

Эти двое привыкли работать в одной связке. И надеюсь, у них получится…

— А то, что только ее жрица стоит над смертью… только она может совершить обмен так, чтобы не пострадали обе стороны… забрать силу у одного и отдать другому. Этот род… бабушка смеялась… они так тряслись над чистотой крови, что забыли, с чего все началось. Кровь не имеет значения… только посвящение… только сила… только готовность служить.

А вот теперь я слушала, стараясь не пропустить ни слова. Хотя тьма звала. Она знала мое имя. Она шептала, вздыхала и плакала. Она стенала, жалуясь на жестокость той, которая не позволила душам переступить грань между мирами. Поймала. Заперла. Она требовала у меня помощи. И грозилась.