По вашему желанию. Возмездие

Тело Раджака Хассна положили на обледеневшую каменную плиту. Рядом с ним медленно догорали палочки ладана. Их едкий дым поднимался к влажному потолку, распадаясь на сероватые клочья и нежные завитки. Одна из старших монахинь сделала знак рукой. И тут же от толпы отделилась какая-то тень с книгой заклинаний в руке. Под древними сводами зазвучали слова воспоминания о Единственном, написанные на священном языке первых поселенцев.

Я вышла в середину круга моих сестер. Я выпила напиток памяти, кровь, которой было омыто Святое Сердце. Я стала Голосом, моими устами говорила Скорбящая Матерь. Все вместе мы попросили у нее не-смерти, не-смерти для этого человека — чтобы глаза его раскрылись и чтобы он восстал, подобно своим живым братьям.

Какая странная просьба — не-смерть. Ритуал, уже много веков находящийся под запретом. Но таков приказ Императора, и то, что должно произойти, произойдет. Длинные сверкающие шприцы, входящие в плоть. Еле слышные проклятия, молитвы, снова молитвы. Десятки маленьких флакончиков, открываемых один за другим. Мы дали Раджаку семя наших предков. Такова воля его величества — да будет так.

Мы стали ждать.

Мы стали ждать, и Скорбящая Матерь ответила нам. Монахини запели. Грустные псалмы, вполголоса пропетые с закрытыми глазами. Голоса становились громче, смешиваясь с запахом ладана, и наконец присутствие Скорбящей Матери заполнило собой все. Для большинства из нас это было впервые. За стенами монастыря кипела обычная жизнь. Но где-то в глубине земли трепетало вечно живое Святое Сердце нашего мертвого бога.

Время тут не имело никакого значения. Наши тела были здесь, но души наши принадлежали Единственному.

Мы взялись за руки. Мы вздрогнули.

Я Голос.

Мы, дети Скорбящей Матери, разум принесшего себя в жертву Единственного.

Мы, память азенатов, ее потаенные глубины.

Мы, чьи имена давно забыты, а тела погребены в этих древних подземельях.

Во мраке и скорби.

Мы вновь призываем тебя в мир, о Раджак Хассн.

Мы спасаем тебя из чистилища, как когда-то спасли из мрака Единственного. Оставь же нижние миры, и пусть наши шприцы, наполненные мертвым семенем, впрыснут жизнь в твои вены.

Я возложила руки на его тело.

Не-смерть была рядом.

Он открыл глаза.

Наши руки разжались, дыхание вновь стало ровным.

Он осторожно пошевелил пальцами.

Конечно же, ни одна из нас не подняла головы.

То, что мы знаем, всегда уступает в силе тому, чего мы не знаем.

Не-смерть.

Нам было страшно.

* * *

Тириус Бархан шел тридцать дней.

Он углублялся все дальше и дальше на восток, все ближе и ближе подходил к стране своих предков.

Поначалу ишвен шел по широким лугам, с которых гор даже не было видно. По бескрайним плато, куда не ступала нога человека, где только парящие в поднебесье птицы скрашивали его одиночество. Потом на пути появились горные долины, а на горизонте стали вырисовываться прибрежные скалы. Сердце ишвена сжалось. Он навсегда покидал мир азенатов.

Тириус снял повязку. Рука больше не причиняла боли. Время от времени юноша разворачивал карту, которую дал Салим. Ему было совершенно не интересно, где именно он находится, но на старый пергамент было приятно смотреть. Так получалось осознавать себя частью единого целого — песчинкой среди миллионов себе подобных.

Шли дни, менялся ландшафт, дикий и прекрасный. В сердце ишвена как по волшебству возрождались давно забытые ощущения. Запахи. Звуки. Шелест шагов по сосновым иголкам. Природа излучала радость. Высокие скалы рассекали шафрановое небо на куски. Тени облаков резвились на горных вершинах. Как нежданная улыбка, в земле вдруг открывались глубокие расщелины, а на горных отрогах, на охряных склонах каньонов подрагивали темные силуэты деревьев.

Иногда в небе появлялся орел, круживший над рощицей, следивший за малейшим движением. С наступлением темноты на скалы забирались волки, и их одинокий вой, казалось, доходил до самой луны. По вечерам Тириус разводил костер, расставлял силки, ловил форель в речках, закусывал ягодами с кустов и засыпал под деревьями, слушая шелест ветра в листве.

На тридцатый день (сам он давно потерял счет дням: его время превратилось в нечто, не поддающееся отчету, в череду мгновений), обследуя близлежащую местность, ишвен наткнулся на найанскую деревню, вырезанную прямо в скале. Долго стоял Тириус без движения на вершине холма, обуреваемый странным чувством узнавания. Он уже видел эту деревню.

Под сенью огромного утеса, маленькие домики, вырезанные прямо в желтой скале, наползали один на другой. Поселение было окружено лесами и дышало спокойствием. На склоне холма расположилось небольшое кукурузное поле, с одной стороны огороженное неправильной формы стеной. Вечерело. На улице не было ни души, но из нескольких труб шел дымок.