По весне, по осени

Под вечер сошел с автобуса на остановке «Кончик». Здесь кончик большого села Пашозеро. Тащился по селу с сумой на плечах, стучал клюкой по асфальту. От остановки «Кончик» до деревни Чоги семь километров. Думал, к ночи докандехаю. Из каждой усадьбы вдоль дороги на меня кидалась собака как на чужого, облаивала, передавала соседней собаке. Тут навстречу малиновая машина, за рулем директор «Пашозерского» совхоза Михаил Михайлович Соболь — мой добрый Ангел простер мне руку попечительства. Машина остановилась. «А я смотрю, никак это Глеб Александрович», — ласково приветил меня Соболь, приглашая в машину. Вдруг стала не жизнь, а малина. Приехали на озеро, сели в лодку: я, Соболь, Соболя зять — закурили душистые индийские сигареты. Зять греб, Соболь вытаскивал сети, вываливал на дно лодки крупных окуней, лещей, плотвиц. Потом что-то ели, что-то пили. В новолунную ночь Соболь привез меня к новому дому на берегу озера. «Вот, я построил дом. А здесь мой скотный двор». Во дворе хозяин задал корму дойной корове Зорьке. Корова благодарно брякнула колокольцем. «А здесь боров Федька». Боров с пониманием хрюкнул. «Здесь гуси». Гуси загагакали. «Мясо, молоко у меня свои, — сказал довольный собою хозяин, — и рыбы пока что хватает. И пух, и перо. Завтра совхоз разгонят, а у меня ферма, я — фермер».

Директор совхоза «Пашозерский» Михаил Михайлович Соболь свез меня в комнатуприезжих, принес крынку молока. Я спал на казенной постели, на казенном белье, как в старые добрые времена. В деревне Чоге... Но об этом когда-нибудь в другой раз. Из Чоги в Питер ехал Большой Начальник, построивший в Чоге дачу. Мне нашлось место в машине Большого Начальника. Картошка уже взошла, черемуха отцветала.

2

13 августа. 22 часа 30 минут. Горит свеча, стекает воск. Володя Жихарь пьяный в лоск. Можно быть пьяным в лоскутки...

Лоскотал мотор в железном корыте Володи Жихарева. Куда-то он ездил, купил буйный «Вихрь», но что-то из «Вихря» выпало; денежки, скопленные на строительство дома, плакали — при отпущенных ценах; в том месте, куда вшивали Володе ампулу «эспераль», «эсперали» не оказалось (при вскрытии того места). Володя не стал строить дом, стал выпивать. Его жена Люся пожаловалась директору химзавода, которому принадлежит база отдыха с комендантом Володей Жихаревым: «На базу приезжают, пьянствуют, и мой муж вместе с ними». Директор ответил Люсе: «Для того и база отдыха». Обескураженная Люся осеклась.

Володя спросил у меня просто, по своей хитромудрой простоте: «Когда это кончится? Так же быть не может». И сам ответил: «Ты умрешь. А я не умру. Я на свежем воздухе, рыбы поймаю, из леса чего принесу. Весной семь глухарей убил. Картошка у меня посажена. Я сам себе еду готовлю, сам себя обстирываю. А ты в городе нюх потерял. Ты умрешь.

Ты напиши в какой-нибудь детский журнал, в «Мурзилку», — предложил мне Володя Жихарев, — про моего кота Кешку. Я в лодку иду — сеть проверять, — он за мной и в лодку прыгает. А Матрос на него рычит, ревнует. Я уплыву, Кешка сидит на берегу, ждет. Ему первая рыбка.

Ты про меня написал, — сказал Жихарев, — мне отовсюду пишут: такие места прекрасные, природа, охота, нельзя ли приехать к вам жить? Двадцать писем пришло, я двоим ответил: природу губят, жить негде, работы нет».

В шесть утра Озеро было под белым пухом тумана. Сейчас десять часов. Росно. Догорает костер. Большой коричневый коршун низко прошел над травой. Трава некошена. Август без дождей. И июль, и июнь. Летом меня не было тут. Лето у вепсов прошло без меня. Я стоял-похаживал у пишущей машинки: на столе стул, на стуле машинка; у машинки машинист, выстукивает слова, предполагает выручить за них средства существования. В конце лета я отпустил себя в отпуск, теперь мой месяц в деревне. Ягоды поспели хорошо, грибов не слыхать. Реки пересохли. Горючими стали трава и земля.

Вечером у костра: я — дед, моя дочка Анюта, Анютин муж Юра — мой зять, внуки — Ваня 15 лет, Вася 10 лет. Ночью Анюта вскрикнула: «Пахнет дымом!» Распахнула дверь, стали видны всполохи огня — не из чего, не на чем, на земле, на лугу. «Горим!» Выскочили в потемки, в жар, в ужас. Загорелся луг, огонь шел, ширился, возрастал. Я кинулся ломать черемуховые ветки. Черемуха неломкое, гибкое дерево... А огонь шел... Зять Юра, специалист по электронике, принес топор, нарубил на всех черемуховых веников. Мы захлестали огонь. Тем временем Анюта приволокла из-под крутяка (деревня Нюрговичи; нюрг по-вепсски — крутой склон) ведро воды. Тлеющую землю залили. Прикинули, что бы вышло, ежели бы огонь не унять... Можно приписать ночную пляску огня на лугу в августе 1992 года фантазии здешнего Лешего... Но лучше не оставлять после себя непотухших углей, даже на росном лугу, даже на старом кострище. Десять лет жгу костер на подворье, это мой домашний очаг — и вдруг такое лето, такая сушь, такая бедовая ночка с громами и зарницами; дунул ветер, высек из тлеющей гнилушки искру, и возгорелся пал. В бездождное лето стали горючими трава и земля.