По весне, по осени

Чего у нас не бывало прежде, так это междоусобицы. Местные вызверятся, в субботу попарятся в одной бане, зло паром выйдет. Кто приезжал, того привечали, калиткой потчевали, бутылку на стол выставляли. Новая демографическая ситуация на Вепсовской возвышенности чревата распрей, противостоянием. Кого с кем? Коренные здешние вепсы — язычники, обитали в Лешевом царстве, со мною умели поладить. Пришлые дачники слишком самонадеянны, уповают на свой рационализм, думают жить по городскому уставу, по статье, а у нас надо жить по поверью, по преданью глубокой старины, в ладу с природой, со мною, духом природным.

Ну что же, распря... Политизируюсь, буду ее поддувать, моя работа. Зажигаю на небе петарды — зарницы с громом, из оброненной искры возжигаю всепожирающий пал — тревога! Но, положа руку на сердце, честно признаюсь: так жалко былой беспробудной дичи, махровой патриархальности, чухарского идолопоклонства... В Лешеву ночь, как в доброе старое время, из какой-нибудь трубы вылетает моя тетка Сидония (Мережковского читал, шабаш у него описан красочно, но есть неточности; в смысле проникновения в психологию шабаш у Булгакова много выше); о чем мы с ней договариваемся, умолчу, умолчу, умолчу. Неопознанный улечу.

Что станется с нами завтра? Завтра наступает с третьими петухами, а петухов-то в деревне и нет. Не брякает боталами скотина, не ревут трактора... Тихо. Империя распалась. Свергнут тоталитарный режим...

Мое неправое Лешево царство правит свой бал в Божьем мире. В чем могу расписаться я, Леший, воспользовавшись любезно предоставленной мне возможностью — Старцем, жительствующим у нас в Чухарии на птичьих правах.

6

Лев перевез меня через Озеро, я вздынулся на верхотуру, где в молодом (не старящемся) нагорном смешанном лесу тотчас нашлись словно для меня выращенные белые грибы. Ядреные боровики всех возрастов стояли семьями у самой тропы, выказывали головы из травы в березовых перелесках. Грибы давались в руки с какой-то улыбчивой доверчивостью: «Ну вот, наконец-то, а мы тебя ждали». Видать, давненько здесь не бывал Валера Вихров, оставил по себе следы работы-промысла: обглоданные поржавевшие ольхи (к одной приставлена лесенка), груды корья, укрытые полиэтиленом...

Хорошо бы грибы почистить, а нож в мешке, мешок за спиной... Раскрытый перочинный ножик, с каким только и ходить по грибы, лежал у тропы на кочке. Я принял подарок моего Ангела, почистил грибы, нашлась под них и кошелка...

Лесной гостинец я снес бабушкам Богдановым, бабушке Кате и бабушке Дусе. Таких красавцев они нынче, в безгрибье, и не видывали. Баба Дуся покормила меня чем Бог послал. Баба Катя сказала: «Приезжай ишо, жаланный. У нас с Дусей пензия вот така большушшая. С голоду не помрем».

К избе бабушек Богдановых подъехал на мотоцикле корбеничский медик Андрей, привез лекарства от давления и еще от чего-то. Бабушка Дуся подарила Андрею номер тихвинской районной газеты «Трудовая слава», а в нем заметка «Наш добрый доктор». Андрей прочел, зарумянился. Я тоже прочел. В заметке говорилось, что в забытой Богом и людьми деревеньке Харагеничи живут одни старухи и никакой им «гуманитарной помощи» ниоткуда. И было бы им, болезным, так худо, если бы не добрый доктор Андрей. Он при любой погоде приедет, в каждую избу зайдет, давление померяет, банки поставит, лекарства привезет, обо всем расспросит, проявит внимание, что самое дорогое... Бабушки деревни Харагеничи через газету поблагодарили доброго доктора... Подписалось шестеро бабушек.

— Как написали, так и напечатали, слово в слово, — сказала баба Дуся.

— Я хотела написать, што у нас в деревне невесты как на подбор, в девках засидевши... — пошутила баба Катя, храня на лице серьезность своих ста шести лет...

7

За полдень в сентябре. Деревня Чога.
Дождь мельтешит в окне. Потрескивает печь.
Спокойно на душе. Изба моя убога,
но кров не просквозила течь.
Куда ни кинешь взор, зеленые увалы,
разводий синева, рябиновый окрас...
Те счастливы, что побывали
на нашем берегу хотя бы раз.