По волчьим следам

Томашу ведунья подала варёную репу и отвар с земляникой и мёдом. Он поморщился, но поблагодарил старуху и уселся на лавке. Хорошо, когда его народ соблюдал законы гостеприимства, но как же паршиво приходилось порой! Впрочем, что ещё взять с глухой деревеньки? Вряд ли в дебрях ельника найдётся печёное мясо. Хотя сушёных грибов должно хватать – осенью среди елей их росло немало, каждый набирал по несколько лукошек и тащил к дому.

– Вот что я тебе скажу, – обратилась к нему ведунья. – Ты парень славный, но уж больно порченый, оттого и притягиваешь к себе лихо.

– Не говори о том, чего не знаешь, – огрызнулся Томаш. – Лучше скажи, как долго мы тут куковать будем?

– Как оплетни[12] в землю закопаются и не вылезут никогда, – хохотнула старуха. – Откуда ж мне знать, сколько сил у твоей сестрицы? Сможет – выкарабкается к утру, а нет, – она пожала плечами и замолчала.

– Не сестра она мне! – шикнул Томаш. – Думай, что говоришь, бабка!

– Да как ведь не сестра, когда сестра, – она фыркнула. – Вы с ней названые, нелюдским родом связанные…

Он вздохнул. Мало ли, что болтает безумная старуха? Ему до Велешинской ведуньи не должно быть дела. А если совсем по-честному, то Томаш жутко устал и хотел вернуться домой. Только не с витязями братьев, а сам, через Хортец в родное воеводство, а оттуда прямиком в Звенец. Устал он от путешествий, скудной пищи, грязной одежды и засаленных лавок в дебрях, где русалий голос был сильнее княжеского.

А Маржана… О, Томаш непременно позаботится о новоявленной «сестрице», не обделит ничем! Сделает её кухаркой в тереме, чтобы трудилась от рассвета до поздней ночи. А что? Сыта, в сохранности да при деле. Заодно и покажет – не родня они.

Томаш разлёгся на лавке и задремал. Нутром он чувствовал, как подкрадывалась неведомая опасность. Наверное, поэтому и стремился в терем – туда, где его защитит не только колдовство, но и дружина. Никакой чародей не прокрадётся незамеченным сквозь гридницу[13], а если ему удастся задурманить витязей или влететь птицей через окно, то Томаш с братьями одолеет его. Там, в тереме, их сила была великой – больше, чем в любой деревеньке.

Мысль о доме грела душу. Он быстро заснул и увидел Добжу, который смотрел на него с укором и повторял:

– Обещ-щай защ-щитить… Кровь к крови, род к роду… Иначе – с-смерть!

2.

Туманный лес окутывал со всех сторон. Маржана всматривалась вдаль, пытаясь увидеть мать или сестёр. Но их не было, как не было всей Горобовки. Пришлось идти наугад. За ней следовала волчья тень. Маржана не боялась. Что-то подсказывало ей: в этом лесу не будет плохо, никто не обидит её, не обманет, не обратит в зверя, вывернув кости. Лес… обещал ей покой.

За его пределами текла огонь-река. Удастся ли Маржане перейти её? Вряд ли. Лучше уйти поглубже в чащу и затеряться. Волку эта задумка тоже нравилась. Маржана побрела подальше, туда, где не услышать журчащего потока.

Но внезапно огонь-река вышла из берегов и захватила всё. Зверь глухо зарычал, его шерсть вздыбилась. А вода запела:

Ясным Хорсом заклинаю,
Силу в кровь твою вливаю,
Стань собой, красна девица,
Прогони же огневицу.

Маржана открыла глаза и первым делом взглянула на руки. Белые, человеческие. Запах трав ударил в нос. Она не сдержалась – чихнула. И только потом поняла, что не чувствует ни лихорадки, ни боли – всё прошло, остался лишь комок волчьей шерсти в кулаке. Закрепить бы чем-нибудь да повесить на шею…

Маржана усмехнулась: она всё же выжила. Ворожба ведуньи вырвала её из лап огневихи. Надо бы отблагодарить старуху, а то нехорошо выходит.

– Сиди уж, – послышалось ворчанье. – И так всю ночь промучалась. Я уж думала – всё, придётся погребальный костёр сооружать, а ты вдруг на поправку пошла.

Ведунья прошла из сеней к столу и принялась замешивать тесто, добавляя в миску побольше муки. Солнечные лучи освещали горницу, и при них всё казалось Маржане удивительным сном – ни дать, ни взять рассказ кощунника[14]! Где это было видано, чтобы ведунья сама выпекала хлеб, да ещё при посторонних! Чуры такого не простили бы.