По воле Посейдона

— У наших отцов есть на складе горшочки чернил, — согласился Менедем, — и свитки папирусов, и пузырьки египетского макового сока. А еще мы остановимся на Хиосе и запасемся там вином. — Он облизнулся. — Нет ничего лучше хиосского вина. Оно густое, как мед, а по сладости даже превосходит его.

— И в придачу куда крепче, — заметил Соклей. — Такие вина надо пить, сильно разбавляя водой.

— Это ты у нас можешь пить такие вина основательно разбавленными, мой дорогой братец. А что касается меня — я люблю время от времени хорошенько повеселиться.

Соклей вздохнул.

— Я тоже люблю хорошее вино. Но мне не нравится лакать его неразбавленным, как это делают варвары. Мне не нравится упиваться, а потом крушить все вокруг и затевать драки.

Соклей был сторонником умеренного образа жизни и старался придерживаться его не только в теории, но и на практике. Все философы утверждали, что умеренность — добродетель. Однако, судя по взгляду, который бросил на него Менедем, тот считал, что умеренность — порок, причем один из наиболее мерзких.

Соклей снова вздохнул. У его двоюродного брата имелось немало достоинств: он был красивым, сильным, отзывчивым и весьма неглупым. Он мог вести корабль сквозь бурю так же легко, как и распевать песни, не выказывая при этом страха.

«А каков я?» — спросил себя Соклей. И пожал плечами. Ну, красотой он, прямо скажем, никогда не отличался — ни сейчас, ни в детстве. Соклей был неплохим торговцем, однако всегда заключал сделки после долгих уговоров, проявляя терпение. Он не был способен очаровать людей и при помощи лести или своего обаяния заставить их поверить, что черное — это белое. Ростом Соклей был куда выше Менедема, но, когда они раздевались и начинали бороться в гимнасии, двоюродный брат всегда с неизменной легкостью бросал его на землю.

«У меня хороший стиль, когда я пишу прозой. Сам Теофраст говорил мне это в Афинах, а ведь он даже еще более скуп на похвалу, чем был Аристотель, когда возглавлял Лицей. Все утверждают, что Теофраст хвалит лишь немногих, я помню, что и сам об этом читал. И кроме того, я всегда был сведущ — даже более чем сведущ — в арифметике», — утешал себя Соклей.

Однако ему почему-то казалось, что всего этого недостаточно. Даже если прибавить к его достоинствам умеренность и надежность, он все равно проигрывает по сравнению с двоюродным братом. Соклей опять пожал плечами, рассудив: «Я не могу стать Менедемом. Таким уж меня создали боги. Я должен использовать как можно лучше то, что они даровали мне».

И тут его двоюродный брат засмеялся и показал куда-то пальцем.

— Смотри, Соклей. И вправду вот-вот наступит весна. Вон на стене сидит геккон!

И точно: зеленовато-бурая ящерка на доме бедняка цеплялась за такой же зеленовато-бурый, слепленный из грязи кирпич. Ящерка взбежала по стене с легкостью мухи и слопала жука, прежде чем тот успел понять, что происходит.

Пройдя еще полквартала, братья повернули направо и двинулись на север. Еще один поворот — и они окажутся возле родных домов.

— Слава богам, наш город расположен недалеко от доков, как в аттическом Пирее. Даже чужестранец легко сможет найти здесь дорогу — как и в афинской гавани. Зато уж сами Афины! — Соклей покачал головой. — Ты должен там родиться, чтобы точно знать, куда идти, но даже афиняне в большинстве случаев не уверены, что выбрали верный путь. Гипподамий Милетский был человеком божественного разумения.

— Я никогда об этом не задумывался, — признался Менедем. — Но ведь такая ужасная путаница характерна для большинства городов, верно? Ты не можешь попасть из гавани на постоялый двор, который находится всего лишь на расстоянии полета стрелы от пирса, не спросив трижды, куда идти, потому что улицы ведут туда, куда им хочется, а не туда, куда тебе нужно.

— Конечно, — задумчиво сказал Соклей, — Пирей и Родос — новые города, их можно было строить по плану. Прошло меньше двух веков с тех пор, как наш город был основан на Родосе, верно? В прежнем городе, стоявшем тут со времен падения Трои, улицы наверняка следовали теми путями, какими привыкли бродить во время выпаса коровы.

— Гомер ничего не говорит о том, лежала ли Троя рядом с гаванью или нет, — заметил Менедем.

Он замолчал, заметив хорошенькую рабыню, которая несла к своему дому кувшин с водой.

— Привет, красавица! — окликнул он девушку.

Рабыня не остановилась, но улыбнулась Менедему.

Соклей вздохнул. Если бы он сделал то же самое, рабыня просто не обратила бы на него внимания… в лучшем случае. А в худшем осыпала бы проклятиями. Такое уже, кстати, случилось как-то в Афинах. Как щенок, который однажды сунул нос в раскаленные угли, Соклей не собирался повторять былую ошибку.

Горшечники, ювелиры, сапожники, кузнецы, мельники и все прочие ремесленники, чей труд способствовал процветанию Родоса, обычно жили вместе с семьями при своих мастерских и лавочках. Некоторые из них просто спокойно занимались своим ремеслом, тогда как другие время от времени рыскали по улицам в поисках потенциальных покупателей.

— Сюда! Только посмотрите на мою прекрасную терракоту! — кричал горшечник.