По волнам жизни. Том 1

Это исключение своей явной и вопиющей несправедливостью не могло не всколыхнуть студенчества. Оно действительно взволновалось, страсти разгорелись.

Назначили, как принято было, общеуниверситетскую сходку в курилке.

Студенты начали собираться. И вдруг произошел небывалый у нас факт:

В курилку входит помощник инспектора – старик Маньковский…

Кричащее нарушение традиций! Инспекция никогда не входила в курилку, когда там находились студенты. Это был неписаный, но соблюдавшийся закон. Единственное исключение составлял служитель инспекции Феофан. Он заведовал раздачей студентам писем, получавшихся на университетский адрес. Конечно, Феофан был и оком инспекции, но оком не слишком зорким… К тому же он занимался, между прочим, выдачей мелких ссуд студентам – хотя и за лихвенные[132] проценты, но на простом доверии. Его, однако, не обманывали, и ему едва ли хотелось портить доносами свои банковые операции со столь выгодными клиентами. Во всяком случае, Феофан помещался со своей конторкой в первом малом зале курилки и никогда не рисковал проникать во второй, главный, зал, где обыкновенно происходили сходки.

И вот этого бедного старика Маньковского начальство командировало на столь неприятную для него миссию…

Медленно, провожаемый взглядами студентов, ничего хорошего не предвещающими, проходит Маньковский вдоль стены… Зачем? Объявления незаконного, что ли, ищет?

Доходит он до двери в уборную. Остановился, подумал… и вошел.

Дзинь!

За Маньковским заперли дверь на ключ. Старик оказался арестованным в клозете. Бедняге там пришлось просидеть все долгое время сходки. И начальство, его пославшее, на помощь ему не пришло. Кричал, стучал в дверь кулаками… В ответ только раздавалось:

– Тише, Маньковский!

Сходка открылась. Возбужденная, страстная… Оратор за оратором взвинчивают настроение. Решают послать делегатов к ректору для объяснений.

Делегаты отправляются.

Полчаса… час… Делегатов нет.

Подбегают два студента:

– Стратонов, посмотрите, Феофан что-то записывает!

Почему-то я решаю, что моя обязанность вмешаться. Подхожу к Феофану; за мной – целая толпа…

– Что это вы записываете?

Феофан захвачен врасплох: в руках у него бумажка…

– Дайте мне вашу записку!

Испуганный, побледневший, как стена, Феофан оглядывается… Кругом зловещие лица…

Безропотно протягивает записи. Читаю: действительно записаны разные фамилии. Рву бумажку на клочья.

– Не советую вам это повторять[133]…

Студенты волнуются из-за отсутствия делегатов. Что с ними? Уже полтора часа…

Вскакивает на скамью маленький, нервный Иванов:

– А что, господа, если делегаты и совсем не вернутся? Что, если их арестовали?!

Нервность растет… Некоторые ораторы требуют более не ждать, а немедленно приступить к началу беспорядков. Другие, в их числе я, решительно возражаем против беспорядков: нам надо спасти исключенных, а беспорядками мы не только им не поможем, а увеличим еще их число. Другими способами надо действовать…

Но вот и делегаты! Долгие их переговоры с ректором, а ректора по телефону с другими властями, – ни к чему не привели. От ректора они вернулись ни с чем[134].

Горячие ораторы еще энергичнее требуют начать беспорядки. Мы, возражающие, требуем голосования. Подавляющее число рук поднимается за беспорядки…[135]

Значит, решено!

Теперь открываем уборную. Выходит Маньковский… С опущенной, нервно трясущейся головой, бледный, пропускается он сквозь строй возбужденных студентов. Пронзительные свистки, шиканье[136]…

Всей гурьбой отправляемся на традиционное место беспорядков – площадку вестибюля.

Крики:

– Ректора! Ректора!!

Из коридора, после прервавшейся лекции, выходит милейший профессор Н. А. Умов. Он сильно взволнован. Подходит к студентам, пытается говорить… Но его знают лишь свои, математики. Большинство студентов заглушает его слова резкими выкриками.

Махнув рукой, Н. А. нахмуренный уходит. Догоняю его:

– Николай Алексеевич, что вы хотели сказать студентам?

– Да, помилуйте, что они делают! Сколько будет новых, вовсе не нужных жертв…

– Я так же думаю. Пойдем назад, попробуйте, Николай Алексеевич, еще раз высказаться!

Поднимаюсь на стул и, добившись тишины, объясняю студентам других факультетов, как все мы, математики, уважаем Умова. Прошу поэтому его внимательно выслушать.

Н. А. поднимается на стул. Он пробует убеждать… Ничего не выходит, он снова должен умолкнуть. Уходит…

Продолжаются крики:

– Ректора!

Но ректор не появляется. Очевидно, и не придет.

Мы стоим на площадке уже часа два, оглашая своды безнадежными криками.

Внизу, в вестибюле, мобилизована вся инспекция и стоит внушительный отряд полиции. Говорили потом, будто в соседних дворах были и воинские части. Мы отрезаны от внешнего мира.

Голод начинает мучить не на шутку. Что же дальше делать? А сдаваться не хочется.