По волнам жизни. Том 1

— Как же это так, Николай Николаевич, вы, заместитель вице-директора, и прибегаете к таким приемам?

Он потупил голову и молчал, сконфуженно улыбаясь.

Позже, когда я уже был вне Тифлиса, мне писали о сделанном кому-то Авдеевым заявлении:

— Я мог бы очень помочь Стратонову, открыв ему на кое-что глаза. Но за это мне пришлось бы пострадать на службе.

Думаю, что главной причиной предательства Авдеева, ничего, кроме добра, от меня не видевшего, была боязнь пострадать по службе, после моего ухода, в качестве всем известного моего ставленника. Он и поспешил забежать к моим противникам с доносами на недостаточные заработки типографии, в которых он один и был виноват.

Наконец, я представил отчет по типографии, снабдив его всеми документами. Я исходил из того, что, раз наместник не принял главного из моих условий, при которых я рассчитывал довести ежегодную доходность типографии до 20 000 руб., именно — об обязательности для подчиненных наместнику учреждений печатать свои заказы в нашей типографии, то отпадает и мое обещание о доведении дохода до указанной выше цифры. Тем не менее я считал, что эта цифра все же достигнута при следующих соображениях. Я развил деятельность состоявшей при типографии словолитни. Отливаемые ею шрифты я частью продавал на сторону, зачисляя продажную сумму в доход типографии, частью же передавал в типографию. Я мог бы все отлитые шрифты продать на сторону, и тогда доходность типографии далеко превысила бы обещанную сумму, но в этом случае и типографии пришлось бы по продажной цене покупать для себя новые шрифты. Поэтому я продал часть заготовленных шрифтов своей же типографии по прейскурантной цене.

Комиссия же это оспаривала, находя, что переданные в типографию шрифты следует считать по фактической себестоимости, но не по продажной цене, а поэтому на эту сумму оспаривала мой отчет и высказывала, что на сумму около 18 000 рублей типография не заработала против моего обещания.

Пока эта спорная точка зрения выяснялась, несомненно, из среды комиссии, был пущен слух о якобы произведенной мною растрате типографских сумм, и, как все дурное, этот слух был подхвачен и распространился не только по Тифлису и Кавказу, но, как потом выяснилось, и дальше. Мне же об этом никто не решался сказать, и я о нем узнал, только покинув Тифлис.

Попытка отставки

Вопрос о моем переводе затянулся, а положение мое в Тифлисе было тягостно. К тому же мне очень не хотелось идти в банк на должность контролера. Я надумал выходить в отставку. Об этом я думал еще и раньше и, побывав в Петербурге в Департаменте Государственного казначейства, получил обещание, что мне будет назначена пенсия в 2000 рублей в год.

Я подал прошение об отставке. Ватаци сейчас же положил резолюцию: «Дать ход», а вслед за тем в канцелярию принесли записку Воронцова-Дашкова, очевидно — на основании доклада Ватаци, чтобы мне испрашивать пенсию 100 рублей в месяц.

Это меня крайне возмутило, как доказательство беззастенчивой кампании против меня. Это противоречило установленному порядку, который я хорошо знал, так как пенсионное отделение канцелярии было подчинено мне. У нас сперва проходились все формальности с медицинским освидетельствованием, а после того заготовлялась бумага в Петербург, на которой наместник проставлял цифру просимой пенсии на основании карандашного указания канцелярии. В моем деле этот порядок был изменен. Кроме того, никогда не испрашивалось таких ничтожных пенсий, ибо Министерство финансов всегда урезывало просимое.

За меня заступился посторонний — генерал Н. П. Шатилов, и, по его просьбе, Воронцов-Дашков прислал новую записку: просить мне 2000 руб., как было обещано в Петербурге.

Однако неудачи все еще продолжали меня преследовать. За некоторое время перед этим произошли трения между нашим ведомством и военно-медицинским инспектором. Последний стал сводить счеты на невинных: стали находить недостаточно расстроившими свое здоровье тех из служащих военно-народного управления, кто хотел выходить в отставку и подлежал освидетельствованию в комиссии военных врачей, подчиненных обиженному военно-медицинскому инспектору. Меня об этом предупреждали, но я все-таки пошел на освидетельствование, не вполне доверяя, чтобы на этом сводились счеты.

Вышло — наоборот: вице-директор был слишком видной фигурой, чтобы устоять от соблазна. Военно-медицинский инспектор В. В. Шухов[678] дал заключение, что мое здоровье не настолько плохо, чтобы предоставить мне усиленную пенсию…

После этого даже у моих недоброжелателей не хватило духу дать ход моему заявлению об отставке и выбросить меня без средств; прошение затонуло в делах канцелярии.

Обращение к Коковцову

Был уже февраль 1912-го, время шло, я томился неопределенностью и отсутствием дела. Стал писать учебник космографии, потом вышедший и выдержавший до большевицкой ломки пять изданий[679]. Но это не было выходом.