По волнам жизни. Том 1

За столом с синим сукном восседает судилище. В его составе — все правление университета, инспектор студентов и еще кто-то из посторонних властей. Видно сразу, что главную здесь роль играет инспектор студентов Балдин — старик с недобрым лицом и с трясущейся головой.

— Участвовали ли вы в беспорядках?

— Да, участвовал.

— Сочувствовали ли вы?

— Нет. Я высказывался на сходке против них.

Пауза. Справки в записях. Мои слова, как видно по лицу справлявшихся, подтверждаются.

— Почему же вы примкнули к беспорядкам?

— Не находил возможным оставить товарищей.

Вмешивается Балдин:

— А зачем вы переходили от толпы студентов к профессору Умову?

Объясняю, как было дело.

Снова справляются в записях… Я жду рокового для себя вопроса: об отобрании мною агентурных записей от Феофана…

Нет, не спрашивают. Очевидно, Феофан не выдал!

Еще несколько незначительных вопросов… Шепчутся… Инспектор указывает мне на одну из двух выходных дверей.

За дверьми стоит педель с мефистофельской физиономией. С чем-то поздравляет…

Позже выяснилось: в одни двери выпускались исключаемые и высылаемые из Одессы; в другие — подлежащие более мягким наказаниям. Вот, оказалось, с чем поздравлял педель![139]

Бессонная ночь — незнание своей судьбы. Неизвестность мучительна. Утром пошел за справками в университет[140]. Справиться, однако, не у кого. Но в профессорской комнате декан юридического факультета проф. Богдановский. Он был вчера членом суда. Прошу его вызвать:

— Скажите, пожалуйста, как на суде решили мою судьбу?

— Вы не исключены! Но постановлено объявить вам выговор за участие в беспорядках, с предупреждением на будущее время.

— Почему так мягко?

У меня это вырвалось как-то невольно: я почувствовал неловкость по отношению к другим, наказанным суровее.

Богдановский посмотрел на меня сквозь очки. Пожал плечами:

— За вас хлопотали профессора вашего факультета, как за преднамеченного к оставлению при университете. Ну, кроме того, было принято во внимание ваше происхождение из уважаемой семьи…[141]

Богдановский возвращается в профессорскую:

— Удивительное, господа, дело: Стратонов заявил протест против слишком мягкого, по его мнению, наказания!

Отсюда пошло по университету, будто я протестовал, что меня не исключили.

Обо мне и о моем друге А. Р. Орбинском усерднее всего хлопотал, как позже мы узнали, профессор астрономии А. К. Кононович. Мы оба были уже золотыми медалистами за работу по астрономии.

Кононович связал Балдина честным словом — не настаивать на нашем исключении. Поддержали нас и другие профессора факультета.

Поднимаюсь после разговора с Богдановским наверх, в курилку. Студентов здесь мало, человек шестьдесят. Тихо, нет обычного оживления.

Видна и кучка студентов правой организации. Они, было, исчезли из университета, во время горения страстей. Теперь осмелели и снова появились в курилке.

Меня встречают с широко открытыми глазами — считали для университета уже конченым.

Не успел я обменяться со студентами и несколькими словами, как на скамью вскакивает какая-то горячая голова:

— Господа! Студенчество разгромлено! Сотня наших лучших товарищей арестована или исключена! И что же, мы так и примем это молча? Не поддержим, не заступимся за них? Разве мы не будем протестовать!?

— Нет! Нет! Поддержим!

— Протестовать! Протестовать!!

Оратор призывает к немедленному возобновлению беспорядков.

Несколько десятков студентов снова бросаются на площадку вестибюля.

В зале остается только кучка правых студентов. Они иронически улыбались на призывы оратора.

Для меня — положение неожиданно трудное. Опять участвовать в беспорядках? Но не оставаться же в курилке и одному с правыми студентами, виновниками всего происшедшего… Иду также на площадку[142].

Ничего из этих беспорядков не вышло. Напуганное студенчество, сидевшее на лекциях, нас не поддержало, не присоединилось. Наша группа немного и безрезультатно покричала, а затем мирно разошлась.

К вечеру приходит ко мне астроном-наблюдатель обсерватории Н. Д. Цветинович:

— Профессор Кононович вами страшно возмущен. Его встретил сегодня в университете Балдин и говорит: «Я беру назад данное мною вам слово, что Стратонов не будет исключен! Он сегодня опять участвовал в беспорядках». Теперь Кононович послал меня к вам. Я обязался не уходить от вас, пока вы не дадите честного слова… Вы должны обещать, что не будете посещать университета, пока там все не успокоится.

Цветинович просидел у меня, пока не получил этого обещания.

Затем приходит ко мне мой товарищ Огаджанов:

— Как, ты дал такое обещание? Как же можно было его давать!

Спустя несколько дней, вызывают меня повесткою в инспекцию. Ведут в кабинет к Балдину. Старик смотрит на меня злыми глазами и сурово трясет головой:

— Вы не исключены совершенно, но вам объявляется выговор! Распишитесь вот здесь в его получении…