По встречной в любовь (СИ)

       — Нет, я красовалась. Говорят, даже не покраснела ни разу. Хотя мне было ужасно страшно. Не стоять голой, а то, что я поменяю позу и испорчу людям работу. Хотя потом было интересно посмотреть на результат.

       — И стать знаменитостью?

       Настя не поняла, что это было: вопрос или утверждение.

       — Какая знаменитость? Что мы, голых не видели? А так каждый из нас когда-нибудь да позировал, пусть и в одежде. И вообще, ты что, ханжа?

       — Я? — Кеша откинулся на подушку. — Я просто теперь понял, почему ты не бросилась одеваться, когда я вошел в офис. Сила привычки?

       — У нас обычно висит табличка «Обнаженная модель. Не входить!» и с восклицательным знаком.

       — Такой таблички не было, а модель была…

       — Что ты хочешь сказать?

       — Чтобы ты никогда больше не позировала, даже если тебе будут грозить отчислением, — проговорил он без какого-либо намека на смех в голосе.

       Насте сделалось совсем холодно.

       — Значит, ты ханжа, — проговорила она, силясь не прикусить язык. Мозг требовал замолчать. Но разве она могла остановиться? — А как же религиозные картины? Хотя там всего два сюжета, допускающих обнажение: «Вирсавия за туалетом» да «Сусанна и старцы», но голая баба имеется, и рисовали ее с живой модели!

       — Пусть я буду ханжа, если тебе от этого легче…

       — Мне от этого не легче! — Настин голос дрогнул. — Ты вот сейчас что обо мне подумал? Все художники пьют и спят с натурщицами, так?

       — Настя, я ничего не подумал! — Кеша приподнялся и сумел дотянуться до ее руки, чтобы усадить на кровать и обнять. — Но другие действительно могут подумать…

       — Твоя мама или сестра, да?

       — А ты своей сказала, что разделась перед всем классом?

       Настя мотнула головой, и почувствовала на щеке Кешины губы.

       — Вот видишь…

       — Ничего я не вижу! — Настя хотела оттолкнуть его в порыве праведного гнева, но руки не послушалась. Наоборот вцепились ему в предплечье, пряча в ладони родинку. — Можно позировать одетой и возникнут отношения, а можно голой и не будет ничего! — добавила она уже обреченно.

       — Настя, я имею право требовать! — Кеша стиснул ей плечи и коснулся носом кончика ее носа. — Хотя бы такой малости, как сертификат собственности на твое тело, можно? Я даже хочу, чтобы ты выкинула эти дурацкие рваные джинсы, которыми подцепила меня на крючок и вытащила, как рыбу, из воды. Я чуть не сдох рядом с тобой!

       — На Крите ходить обнаженными было привилегией аристократии, — лепетала Настя, чувствуя, как силы оставляют не только голос, но и тело. Гуттаперчевая кукла, вот кто она теперь!

       — Когда это было? — Кеша еще сильнее вжался в нее носом, прямо расплющил его. — Сейчас я хочу, чтобы видеть тебя обнаженной было лишь моей привилегией.

       — Модель не продает тело, она помогает художнику создать произведение искусства…

       — Боже, Настя, ну хватит уже!

       — Что хватит? Это работа и очень тяжелая. Продавать тело стыдно, а мозги — не стыдно, да? Это ханжество, Кеша! Самое настоящее ханжество! Тебе не нравятся мои джинсы, а то, что на пляже все ходят топлесс ничего, да? Мы же не в Средневековье живем, где раздеваться было запрещено, и потому первыми моделями у художников стали куртизанки…

       — Настя, ты что, обалдела?! В чем ты меня пытаешься убедить? — он даже тряхнул ее за плечи. — Я сказал «нет». Значит, нет. Называй меня ханжой, если хочешь. Но таких, как я, много. И еще больше тех, для кого модель равнозначна проститутке. Я понимаю, что это только в училище и вы все друг друга знаете. Но пусть это делают теперь другие… Мне так спокойнее, понимаешь?

       Настя замерла и почти перестала дышать. О, боже… Она чуть не проговорилась… Он не понял, он не подумал даже, что она могла заниматься этим профессионально.

       — Хорошо, больше не буду…

       — Фу, — он действительно выдохнул. — С тобой невозможно обсуждать искусство. Но, надеюсь, если мы и будем спорить, то лишь по таким абстрактным понятиям.

       Он взял с тумбочки телефон.

       — У нас еще есть время на совместный завтрак, если мы наконец прекратим обсуждать высокое и подумаем о низменном, — Кеша поднял глаза и таинственно улыбнулся. — Увы, совместный душ придется оставить на вечер. Ты первая, бегом… А я сварю нам кофе.

       В этот раз Настя была быстрой и через пять минут прискакала на кухню полностью одетой — почти, в рваные на коленках джинсы, и услышала скрежет Кешиных зубов.

       — У меня нет с собой других! — почти взвизгнула она.

       — А я уж решил, ты специально наколдовала их из воздуха! — подступил к ней с улыбкой Кеша, не жалея живота под вчерашней футболкой, в который сейчас вжалась огромная бляшка Настиного пояса. — Ты знаешь, о чем я теперь буду думать, вместо переговоров?

       — О взаимоотношениях творца и модели.

       — Вот именно…

       — Франциско Гойя писал свою любовницу Каэтану Д’Альбу, но это не мешает же тебе восхищаться его работами… — Настя почти перестала дышать, так сильно Кеша пережал ей талию. — Купи по дороге кактус, как у вас в офисе. Я в него влюбилась и хочу нарисовать вот на этой стене…

       Она ткнула дрожащим пальцем в стол. Выше поднять руку не получилось. Тело снова стало ватным.

       — Я сейчас побреюсь, если это намек…

       И Кеша отпустил ее.

       — С тебя бутерброды, я все оставил на столе.