По закону военного времени...

Открыл глаза и увидел, что погружаюсь во мрак. Я потерял ориентацию в пространстве, потому что из-за плавающих сверху трупов в воде было темно. Но исходя из того, что погружался, сделал несколько гребков левой рукой, чтобы придать своему телу противоположное направление движения. Через несколько длинных мгновений, стукнулся головой о что-то мягкое и той же левой рукой начал пробивать брешь к спасительному воздуху. Наконец моя голова появилась над поверхностью, жадно глотнул воздуха. Меня стошнило, закашлялся — слишком много наглотался морской воды. Рану нестерпимо жгло, каждый вздох отдавался болью и бульканьем. Увидел плававшее неподалеку бревно. Подплыл к нему и обнял его как любимую девушку или друга. Опять закашлялся и отхаркнул кровью. Так и есть — пробито легкое. Держась за бревно дождался темноты, во всю изображая труп. До берега оставалось около пятидесяти метров. Загребая правой рукой беспорядочно дрыгал ногами по направлению к берегу. Приходилось пробиваться сквозь скопление тел. А у берега мне пришлось по ним просто ползти. К темноте, наконец почувствовал под ногами земную твердь. Непослушные ноги скользили по склизким от наросших водорослей камней. Со всей первобытной жаждой жизни двигался к берегу, захлебываясь окровавленной водой. Трупы уже начали источать запах. Вот уже наполовину на земле. Волны мерно покачивали трупы и меня заодно. Силы покидали, но выполз все-таки на берег и потерял сознание. „Я доплыл!“ — последняя мысль, которая мелькнула у меня в голове перед провалом в забытье.

Очнулся на рассвете от того, что кто-то перевернул меня на спину и начал шарить в моих карманах. Незаметно взял в левую руку камень и, вложив оставшиеся силы, ударил шарившего по голове. Он со стоном упал — удар пришелся прямо по виску. Собрал последние силы и случайно нащупал у него аптечку. Разглядывать кто это был времени и сил не было. Единственное, что удалось — это раскрыть аптечку и приподнять голову, чтобы, сфокусировав зрение, посмотреть содержимое аптечки. Увидел тюбик-шприц с промедолом, который вколол себе. Через десять минут чувствовал себя более или менее удовлетворительно, чтобы встать и пойти. Вытащив из кобуры трупа пистолет и, изрядно пошатываясь, побрел в сторону города. Каждый шаг отдавался в моем мозге жгучей болью в груди и спине. Правой рукой шевелить было безумно больно. Еще слышались звуки перестрелки, причем совсем недалеко. Для того, чтобы отвлечься от боли, сверлящей мозг, начал считать шаги. Когда остановился на двух сотнях, упал и потерял сознание.

Не знаю сколько на этот раз был в отключке, но теперь меня вытащили из забытья звуки, как будто кто-то рядом проходит. Открыл глаза, так и есть: проходили какие-то солдаты в нашей форме. Моему присутствию ни кто не удивился, так как рядом валялось еще много трупов и еще больше прибилось к берегу в воде. Опять собрал силы и попытался крикнуть, но из уст вырвался только стон. Но и этого было вполне достаточно, чтобы рядом проходивший боец его услышал и повернул голову в мою сторону. Он что-то крикнул остальным и подбежал ко мне. От них пахло потом и немытым телом. Солдат приложил ухо к моей груди и послушал, бьется ли сердце. Тем временем подбежали еще двое.

— Пацаны, он еще живой. И дышит, — сказал первый, что подбежал ко мне.

— Ну и что? Ты, Петриченко, лучше добей его, — сказал один из подошедших

— Да ты чё, Василий! Он же свой! — сказал Петриченко доставая из нарукавного кармана американскую индивидуальную аптечку и стаскивая с себя тельняшку.

— Ну и возись с ним, мы тебя ждать не будем. Он же все равно не жилец. — сказал Василий и пошел за остальными.

Тем временем тот, кого назвали Петриченко вколол мне что-то и перевязал рану тельняшкой, предварительно выполоскав ее в море. Потом взвалил меня на плечи и отправился за остальными. Временами были минуты, когда проблескивало у меня сознание. Успевал замечать только то, что нес уже кто-то другой…

Не знаю, сон это или явь: сижу за школьной партой в классе истории. Наш преподаватель истории, Подберезкин Дмитрий Федорович, что-то рассказывал. Я его не слушал и о чем-то разговаривал со своим школьным корешем Димкой Зеленским. И тут меня подымает ДээФ (Дмитрий Федорович).

— Как тебе кажется, Свешников, „жизнь — абсолютная ценность“ — это верное утверждение или нет? — спросил он.

— Нет, не правильное. — ответил я.

— А почему? Обоснуй свою точку зрения, а нам всем без исключения интересно ее узнать, а то вы с Зеленским так мило болтали, что мне показалось, что обсуждали именно это утверждение — с некоторой иронией произнес он.

— Жизнь не может характеризоваться как ценность или не ценность, потому что ценность или скажем прямо — цена, сама по себе уже величина относительная. — после нескольких секунд молчания ответил я.

— С чего бы это? То есть ты хочешь сказать, что ценность и цена это два одинаковых понятия.