По живому следу

Мы въехали в Москву, и я решил связаться с машиной, которая преследовала «Жигули» похитителя. Вероятность того, что он прослушивает эфир, казалась мне ничтожной.

— Ну как там?

— Находимся у Киевского вокзала. Судя по всему, он собирается выехать на Кутузовский проспект.

Демидов даже не удивился:

— Разумеется. Куда ж ему еще ехать? Домой собрался, на Большую Филевскую.

— Продолжаем преследование, — сказал я в рацию, — мы едем за вами.

Все получилось именно так, как сказал Володя Демидов. «Жигули» подъехали к невзрачному дому на Большой Филевской улице, водитель вышел и вошел в подъезд.

— Ну что, — спросил Володя, когда мы уже стояли рядом с его домом, — прямо сейчас будем брать?

Двое работников МУРа, которых мне выделил дядя, находились рядом.

— Ладно, пошли, — наконец решил я.

Мы поднялись на площадку, встали по сторонам двери (кстати, она казалась очень хлипкой). Я позвонил.

За дверью послышалось какое-то шуршанье, потом торопливые шаги.

— Кто там? — раздался испуганный голос.

— Мосгаз, — сказал я басом, — в доме протечка. Надо проверить.

Хозяин квартиры помолчал, потом мы услышали звук отпираемого замка. Едва дверь приоткрылась, мы ворвались в квартиру…

Когда Пореченков пришел в себя, мы от него только и слышали:

— Я не виноват! Я не похищал девочку! Это была шутка!

— Хорошая шуточка — двадцать тысяч баксов! — хмуро передразнивал Демидов.

Потом, когда Пореченкова допрашивали в МУРе, он рассказал, что его брат — сосед Бритвиных. Случайно узнав о том, что девочку похитили, он предложил Пореченкову попробовать получить с Бритви-ной деньги. Они почти не надеялись на успех, но все почти получилось.

Наш след оказался ложным. Теперь все надо было начинать сначала.

21

После амнистии Мотя Гладильщиков проболтался несколько недель в деревне, обдумывая, как жить дальше. Уехать просто так он не мог, не было паспорта. Ну не со справкой же об освобождении, в самом деле, ходить? Вот и пришлось ждать, пока восстановят старый.

Друзья говорили Моте:

Зачем тебе паспорт? Сделай новый да и мотай куда хочешь. Чистую ксиву тебе сделаем — ни судимости, никаких штампов. Только местная прописка

Но Мотя рассуждал иначе:

— Зачем новый? Все равно мое прошлое, как говорят, на морде моей написано. Что изменится от того, что я стану каким-нибудь Иваном Кузьминым? Воровать, что ли, перестану?

— При чем здесь это? — недоумевали друзья.

— Этот новый паспорт до первого задержания, — объяснял Мотя. — А что потом? Потом тут же выясняется, что никакой я не Иван Кузьмин, а самый что ни на есть Мотя Гладильщиков. Опять лишний срок…

— Ну это от тебя не уйдет! — смеялись друзья.

Мотя для виду сердился, но понимал, что они правы. Это была не первая его ходка и, скорее всего, не последняя…

Бросать воровать Мотя не собирался. Хоть за свою жизнь он не достиг высоких воровских званий и перепробовал немало профессий, однако именно воровство считал основным занятием. И не просто воровство, а квартирные кражи, в которых Мотя был профессионалом. Он знал устройство любого замка,

раньше на дело с одной женской заколкой-невидимкой ходил. А иногда вообще класс показывал: залезал в форточку — хоть на десятом этаже, демонстрируя чудеса ловкости. Мотиным фокусам мог бы позавидовать любой альпинист. Жаль только, проделывал все это он без публики — воровская профессия не терпит лишних наблюдателей. Так и оставался Мотя непризнанным гением.

А потом условия изменились. Теперь, для того чтобы совершить квартирную кражу, стало недостаточно недюжинных способностей к открыванию замков. Теперь требовалось знание электроники, чтобы отключить сигнализацию, в ход пошли сложные замки, которые заколкой не отопрешь… К тому же годы берут свое, и Мотя уже не мог, как раньше, проделывать акробатические трюки на высоте. Пришлось переквалифицироваться. Пробовал Мотя карманные кражи, пытался работать в поездах, пару раз даже ходил на примитивный вечерний гоп-стоп. Здесь его и повязали.

Но и теперь, после освобождения, Мотя не собирался менять занятие. Сейчас ему требовался какой-то перерыв, хотя бы на пару недель, чтобы оттянуться, отлежаться, отъесться — и с новыми силами вернуться к прежней деятельности.

«Пара недель» затянулась. Работы в деревне, понятное дело, не было никакой. Один раз с мужиками Мотя даже воровал солому с полей коровам на корм… Каждое утро, часов с девяти, друзья собирались на ферме, резались в карты часов до двенадцати, а потом выезжали на поле на тракторе: выпить да пошуметь.

Несмотря на то что Мотя был какой-то неухоженный, заросший, неопрятный, самому себе он нравился. Мотя чувствовал, как засматриваются на него деревенские бабы, и был этим чрезвычайно доволен.

— Гляди, молодец-то какой! — шептала продавщица Саша Галине, доярке.

Галина щурила свои близорукие глаза:

— «Какой», «какой»… Да никакой! Урод просто…

— Слепая ты, Галка. Ты погляди, мускулы какие! Жилистый, сильный… А пальцы! А плечи!

— Весь в наколках, — добавила Галка, — того и гляди, на уголовника нарвешься.