По зову сердца

Пламя уже охватило кабину и борта. С секунды на секунду могли начать взрываться боеприпасы. Но Бородин, словно не замечая этого, продолжал работать на горящей машине. И только когда последний ящик был снят, он спрыгнул на землю, смахивая искры с начавшего тлеть рукава.

Бой становился все ожесточенней, но гвардейцы стояли насмерть. Пушки без устали посылали снаряд за снарядом. Два вражеских танка уже пылали, третий прекратил огонь. Остальные два пытались выйти из боя.

— Заряжай! — командовал Осипчук и отскакивал в сторону, чтобы подпрыгивающая при выстреле пушка не сбила его с ног.

— Не уйдете от расплаты! — И старший лейтенант Бородин, заменив раненого наводчика у одного из орудий, дал выстрел. Один танк вспыхнул, другой развернулся и исчез за бугром.

Из-за поворота шоссе неожиданно выскочила и свернула на проселочную дорогу вражеская легковая машина, за ней промчалась вторая.

— Бей по машинам! — крикнула я.

Но старший лейтенант Бородин поспешно остановил меня:

— Стойте, это наш.

— Куда же это он? — заволновался командир орудия Денисенко.

Во второй машине сидел начштаба нашей дивизии Бочков и стрелял из автомата по скатам первой машины, не обращая внимания на окружающий бой. Вскоре обе машины скрылись из виду. Но мы ясно слышали, как застрочил пулемет. Выстрелил один фауст-патрон.

— Расчеты, не сходить с мест!

Бойцы, сплевывая хрустевший на зубах песок, утирали пилотками потные лица.

Недалеко от нас, в кукурузе, поднялась суматоха и началась беспорядочная перестрелка.

— В чем дело? — всматриваясь в бинокль, спросил Бородин.

— Открыть огонь? — предложила я.

— Нет, подождите.

В это время из кукурузы вышло около сотни румынских солдат с поднятыми руками. Под конвоем они вели нескольких немецких офицеров. Впереди шел солдат со штыком, к нему был привязан кусок белой материи.

— Мы в русских стрелять не будем, — сказал он, — это фашисты стреляли, их генерал умчался к Гитлеру.

Мы поняли, за кем погнался наш наштадив. Не попал бы он в лапы врагов! А у нас, как на грех, нет исправной машины, чтобы поехать ему на помощь.

Наконец развязка наступила. Из кукурузы на предельной скорости вынырнула зеленая машина нашего подполковника. Рядом с шофером сидел хмурый представитель фашистского генералитета с многочисленными крестами на груди, а сзади — с возбужденным, решительным лицом — начштаба. Машина остановилась. Бочков велел фашисту встать, сорвал с него погоны, кресты и с яростью что-то крикнул ему по-немецки.

Сдавшиеся румыны наперебой рассказывали:

— Фашисты нас за людей не считали, били, издевались. Это они здесь засаду устроили.

Подполковник Бочков, обращаясь к нам, скомандовал:

— Вперед, гвардейцы! За мной, к перевалу! Там ждет нас наш генерал.

Мы выполнили боевое задание к ночи. Соединились с нашими у перевала Дуамнэ, и наша дивизия вошла в глубь Карпатских гор.

Румынские солдаты, встречавшиеся по дороге, с веселыми лицами кланялись нам и улыбались, к штыкам их винтовок были привязаны белые платки.

Через несколько дней, 25 августа 1944 года, капитулировавшая Румыния объявила войну гитлеровской Германии.

Началась ранняя дождливая карпатская осень. Изо дня в день моросил мелкий, как водяная пыль, пронизывающий до костей дождь. Низко проплывали, скрывая на время вершины гор, серые, тяжелые дождевые тучи. Лес стал неприветливым и холодным. С каждым днем все хуже становились дороги. Колеса машин утопали в густой грязи и буксовали. По извилистым горным тропинкам бойцы и командиры стрелковых подразделений шли цепочками.

Нас окружала тишина, которая на войне бывает неприятной. Узкое ущелье, по которому мы двигались, терялось в темной цепи высоких гор.

Батарее было приказано установить орудия в мелком кустарнике над горной дорогой. По склонам заняли позиции пехотинцы. Все было приготовлено на случай вражеского нападения. Окопавшись, вечером бойцы развели костер. Утомленные тяжелым переходом люди отдыхали: жарили кукурузу, просушивали намокшие шинели и портянки.

Пользуясь затишьем, сержант Денисенко, до войны колхозник из украинского колхоза-миллионера, читал вслух недавно полученное из деревни письмо.

— Эх, скорей бы война кончалась — да по домам, — вздохнув, сказал он, пряча в карман письмо.

— Ты, значит, хоть сегодня готов закончить войну вот здесь, в Румынии, и домой ехать? — укоризненно покачал головой Осипчук, читавший у костра газету.

— А что? Со своей земли мы фашиста прогнали, а тут пускай сами румыны воюют, — неуверенно возразил Денисенко. Видно было, что он и сам не очень согласен с такой теорией, но говорить так заставляет тоска по родине.

Осипчук стал горячо убеждать его.

— Нет, Денисенко, ты не прав. Кто же, кроме нас, русских, сможет помочь другим народам освободиться от фашизма? Ты же видишь, что здесь сейчас? Сплошная безграмотность, бедность, угнетение. Мы обязаны помочь им построить новую жизнь.

— По-моему, надо забрать всю землю у богачей и организовать колхозы, — загорелся Денисенко. — Если бы мне поручили, я бы им помог. У нас знаешь какие колхозы на Полтавщине! Нам опыта не занимать!

— Вот видишь, — улыбнулся Осипчук. — А ты говоришь…