По зову сердца

Видя, что дом в любой момент может обвалиться, я напрягла все свои силы и, взвалив на спину грузное, безжизненное тело майора, потащила его через двор в бункер. Внезапно снова раздался оглушительный взрыв. Меня чем-то очень сильно ударило по ногам, и я упала под тяжестью своей ноши. Подбежали сидевшие в бункере бойцы и подобрали нас.

В бункере врач дивизиона сделал нам перевязки. Майор был без сознания, его лицо заливала кровь, у меня была разбита нога.

Когда нас грузили на машину, чтобы везти во фронтовой госпиталь, я увидела, что от домика, где помещался штаб дивизиона, осталась только груда развалин.

Прошло несколько дней. Забинтованная нога еще болела, трудно было ступать на нее. Достав костыли, я первая навестила майора Трощилова. Он удивился, когда увидел меня в госпитале.

— А вы почему здесь? — спросил он, заикаясь. — Когда вас ранило?

— Тогда же, когда тащила вас. У меня ушиб голени.

В этот день приехал навестить майора врач дивизиона. Он рассказал ему все, что было связано с историей его ранения.

— Так что это значит? — спросил меня майор вечером. — Вы меня уже вторично спасли от смерти?

— Надо же выручать боевых товарищей.

— И мне ничего не захотели сказать?

Я перевела разговор:

— Вашего связного ранило тогда же во дворе, он лежит здесь в госпитале.

— Да. Проведайте, пожалуйста, его и передайте мой привет, — попросил Трощилов.

Майор задумался и больше ни о чем меня не спрашивал. Его брови, видневшиеся из-под бинта, нахмурились, глаза были влажны. Я простилась и ушла.

Вечером в мою палату пришла сестра и сказала:

— Чем вы сегодня расстроили майора? Ему стало хуже… Отказывается от еды, жалуется на головную боль. И все молчит, не отвечает на вопросы.

— Не знаю, — ответила я.

Хотела пройти к майору, но сестра меня остановила:

— Пусть заснет.

Наутро она снова пришла и сказала, что майор всю ночь не спал.

— Лежит с открытыми глазами и о чем-то думает.

К обеду я пошла проведать его. Увидев меня, он обрадовался. Я придвинула стул к его койке и села.

— Вы, кажется, плохо спали?

— Да, я не спал.

— Почему?

— Потому, что много думал.

— О чем же вы думали?

— О вас, — произнес майор, пристально глядя на меня.

В этот вечер я долго сидела у постели Трощилова. Рассказывала ему о своей жизни. О боях, в которых участвовала, о семье, о муже. Он очень внимательно слушал меня.

Впервые за четыре года я изливала свою душу, чувствуя, что рядом человек, которому я могу сказать все.

Закончила тем, что показала ему последнее письмо Жернева. Майор прочитал его и нахмурился.

— Итак, дороги наши разошлись, — сказала я, взяв письмо, — вы видите, что это за человек.

— Я сам свидетель вашей жизни в армии и счел бы за счастье иметь такого друга в серой шинели, как вы, — медленно проговорил майор.

— Не надо, — сказала я. — Вам сейчас нельзя волноваться. Молчите, а то я уйду.

Майор замолчал, отвернулся, но этот наш разговор оказался началом больших перемен в моей жизни.

Был яркий солнечный день, когда мы возвращались в часть. Машина мчалась по гладкому асфальтовому шоссе. Весенний ветер бил в лицо, трепал волосы. Вокруг все зеленело, радовалось весне. Радостно было и на душе. Сводки Совинформбюро говорили о наших грандиозных победах. Чувствовалось, что война подходит к концу, и это вселяло бодрость и особенную жажду жизни.

В части я снова заняла свое место. Шли мелкие скоротечные бои. По дорогам в тыл направлялись вереницы пленных. На запад удирали самые отъявленные головорезы. Мы неотступно преследовали отступающего противника.

…2 мая радио принесло долгожданную весть — пал Берлин, столица фашистской Германии.

Приближался час полной победы над врагом.

И вот наконец наступило это незабываемое утро. Подъезжая к небольшому городу под Прагой, мы еще издали увидели тысячи разноцветных ракет, взлетавших над городом. На улицах чехи обступили наши машины, целовали бойцов.

— Конец войне! — проносилось эхом по площади.

— Конец войне! Победа! — кричали бойцы.

Цветы, смех, слезы радости, поздравления. Все словно помолодели, похорошели.

В это утро особенно чувствовалось, как долго люди ждали счастливого часа, когда можно сказать:

— Конец войне!

Я оглянулась вокруг. Наши бойцы обнимались, целовались, подбегали к своим командирам и с криками: «Качать!» — подбрасывали их в воздух. Мои бойцы крепко жали мне руки и поздравляли с победой. Подъехала машина командира дивизиона майора Трощилова. Его обступили. К майору подходили офицеры и целовались. Я стояла в стороне и наблюдала. Трощилов увидел меня и пошел навстречу.

— Давайте поцелуемся, лейтенант, — сказал он. — Я вам жизнью обязан и хочу вас поблагодарить. — И он на глазах у всех поцеловал меня два раза. Я покраснела, но никто не обратил на нас внимания.

Через два дня мы были снова в походе. Нас посылали на уничтожение гитлеровских группировок, которые еще продолжали сопротивляться и с боями уходили на запад. Один плененный нами немецкий офицер на вопрос: «Какой смысл вам теперь обороняться?» — ответил: «Мы хотим добраться до американцев, там у нас найдутся покровители».