По зову сердца

– Права так говорить, – оборвал его Железнов. – Айтаркин, Геннадий Илларионович, хотя и солдат, но такой же, как и мы, человек. Человек с душой, сердцем и разумом! Он тоже думает, тоже переживает и неудачи сражения и гибель товарищей и, представьте себе, даже делает выводы! Правда, выводы могут быть другие, чем наши, и мало приятные. Но не потому, что он неправильно, не по-нашему мыслит или сознательно их искажает, а лишь потому, что сражение он видит не с нашей колокольни, КП широко, а в более узком поле зрения, с самой малой точки – из своего окопа или места в атаке. Но видит со всеми ужасами боя, с кровью, воплями, смертями, удачами и неудачами… И нередко бывает так, что солдат, выполняя приказ, с полным сознанием своего долга перед Родиной, в силу военной тайны, не знает истинного намерения командования. Вот как, например, и в нашей операции. Перед ним была одна задача – форсировать Вазузу, захватить плацдарм и держать его до подхода главных сил, не жалея крови и даже собственной жизни. А ведь была еще другая задача – наступлением сковать противника, да так, чтобы он не снял с нашего фронта и не бросил бы под Сталинград на выручку Паулюсу ни одной дивизии, ни одного полка. А знал это Айтаркин или не знал? Я вас, майор, спрашиваю? Не знал и не должен был знать.

Дух возмущения зримо давил Парахина. Он ясно чувствовал, что комдив не на его стороне, и решил доказать свою правоту:

– Если каждый солдат будет обсуждать действия командира, то с таким солдатом, товарищ комдив, сражения не выиграешь.

– Вы правы, с таким солдатом сражения не выиграешь. Но приказ – есть приказ! И солдат должен выполнять его беспрекословно! – Железнов приподнял очки. – Вот вы представляете Айтаркина как злостного распространителя пораженческих взглядов. А я этого не нахожу. И вижу в нем не врага, а мужественного, доблестного воина, который во имя спасения Отчизны отлучился от своего баптизма, взялся за оружие и храбро сражается. Это, товарищ майор, что-то значит!

Парахин молчал, не зная, как себя вести дальше.

– Молчите? Так я вам скажу, – продолжал комдив, – в поступке красноармейца Айтаркина я не вижу никакого чепе. Следовательно, приказываю его отпустить! Отпустить и усатого красноармейца Галузу! Я его хорошо знаю как славного и храброго солдата. Это старый вояка еще гражданской войны. А это сожгите, – Яков Иванович протянул Парахину записи. – А теперь садитесь и слушайте. Из Поарма передали, что сегодня будет важное сообщение, которое, кстати сказать, оправдает и нашу операцию. С этой целью и я здесь, у вас. С этой же задачей в соседнем с вами полку полковник Хватов. Так что соберите всех политработников и пропагандистов и организуйте слушание Совинформбюро. На нем я буду присутствовать. К этому времени подготовьте и дайте мне вопросы, которые следовало бы им разъяснить. Кроме этого, завтра на вашем переднем крае будут работать мощные репродукторы дивизиона радиовещания на немецком языке в сторону противника…

– Группа уже прибыла, – доложил Карпов.

Железнов, выйдя из землянки, удивился. Вьюга стихла, и снежная даль была залита ярким светом луны.

– Какая красота! А тишина! В такую ночь ехать в машине просто грех. Знаете что? Давайте махнем на лыжах? А?

– Махнем, – согласился Карпов, а за ним и Парахин. Не прошло и пяти минут, как они, возглавляемые Карповым, двинулись прямиком на мертвенно торчавшие вдалеке трубы сожженного боем селения.

На полпути Карпов остановился: «Чу!..»

Севернее, где в темном небе чуть заметно отсвечивалось зарево, словно по покойнику, по-волчьи выла собака.

– Наверное, по хозяину, – промолвил Карпов.

– Сегодня они сами завоют не хуже этого пса.

Из обескрышенной избы, скорее похожей на громадный сугроб, чем на жилище, доносился гомерический хохот.

– Давайте послушаем. – Железнов остановил у дверей своих спутников. Один из пропагандистов открыл было рот, чтобы скомандовать: «Встать! Смирно!», как комдив рукой остановил его.