Побасенки

— А то, что слышите. Из-за всех этих трудностей в поездах много стукачей. Эти стукачи — в большинстве своем доброхоты — не жалеют жизни, лишь бы ковать твердую веру в созидательный дух нашего Предприятия. Бывает, что человек, который не придает значения своим словам, скажет что-нибудь лишь бы сказать, а они уже мотают на ус и находят какой угодно смысл в самой обыкновенной фразе. Из самого безобидного замечания они готовы извлечь нечто крамольное. Если вы совершите оплошность — конец! Вас арестуют, помяните мое слово, и вы проведете всю оставшуюся жизнь в вагоне-тюрьме, или вас ссадят на какой-нибудь обманной станции, затерянной в сельве. Главное, не падайте духом, экономьте провизию и не выходите из вагона, пока не увидите в Н. какого-либо знакомого лица.

— Но у меня нет в Н. никаких знакомых!

— В таком случае будьте особо настороже. Вы можете поддаться разным соблазнам. Станете, например, смотреть в окно и примете мираж за действительность. В окна, заметьте, вмонтированы такие хитроумные устройства, которые создают разные зрительные иллюзии, И не одни только простаки попадаются в ловушку. Специальные приспособления, установленные в локомотиве, создают такое ощущение, что поезд едет, мчится на всех парах, что стучат колеса… Пассажиры любуются красотами природы, а на самом деле поезд стоит на месте не одну неделю, а две и три!

— Какой же в этом смысл?

— У Предприятия есть одна здравая идея — не волновать понапрасну пассажиров и, вообще, всеми возможными средствами искоренить тягу к перемене мест. Мы уповаем на то, что настанет день, когда пассажиры целиком предадутся власти случая, которым управлять будет некое всемогущее предприятие, а им самим будет уже все равно, куда они едут и откуда.

— А вы много ездили в поездах?

— Я, сеньор, только стрелочник. И, по прав де, уже на пенсии. Прихожу сюда редко, когда захочется вспомнить о былых временах. Сам я ни разу не путешествовал, да и впредь не собираюсь. Но пассажиры порассказали мне много всякого. Я знаю, что немало поселков возникло так, как городок Т., о котором я уже говорил. Порой машинист и бригада поезда получают загадочные указания. Пассажирам предлагают выйти из вагонов якобы для того, чтобы они полюбовались каким-нибудь пейзажем. Им рассказывают о гротах, водопадах и прославленных руинах. «Пятнадцать минут на осмотр восхитительного грота», — любезно объявляет проводник. А как только пассажиры удаляются на определенное расстояние — поезд уходит.

— А пассажиры?

— Какое-то время бродят с места на место в страшной растерянности, а потом оседают где-нибудь колонией. Эти необычные остановки, как правило, делаются вдали от всякой цивилизации, но там, где есть природные богатства. Причем из вагонов выводят определенную публику — молодых людей и изрядное число женщин. Вот вам, например, не хотелось бы провести свои денечки в живописном месте в обществе какой-нибудь очаровательной девочки?

Старичок подмигнул и с лукавой улыбкой посмотрел на Нездешнего. В этот миг донесся далекий свисток. Стрелочник подскочил, засуетился и стал забавно и беспорядочно размахивать красным фонариком.

— Это поезд? — спросил Нездешний. Старичок пустился по шпалам со всех ног. Отбежав довольно далеко, он обернулся и крикнул:

— Вам повезло. Завтра вы будете на месте. Куда, простите, вам надо?

— Да хоть куда! — ответил Нездешний.

Старичок тут же растворился в предутреннем свете. Но красный огонек еще долго бежал и прыгал навстречу поезду.

А из глубины надвигался поезд, как грохочущее пришествие.

1951

УЧЕНИК

Самая красивая шляпа, которую я когда-либо видел, принадлежала Андреа Салаино. Черного атласа, отделанная горностаем и массивными пряжками из серебра и черного дерева. Маэстро купил ее на каком-то рынке в Венеции, однако на самом деле она достойна принца. А чтобы мне не было обидно, он пошел на Старый Рынок и выбрал там вот эту четырехугольную шапочку серого фетра. Потом, желая отпраздновать обновку, предложил нам написать портреты друг друга.

Преодолевая досаду, я написал голову Салаино так хорошо, как только мог. Андреа был изображен на фоне флорентийских улиц, в прекрасной шляпе, с горделивым лицом человека, уверенного в своем великом предназначении. Салаино же, напротив, изобразил меня в смехотворной шапочке, похожим на крестьянина, недавно из Сан-Сепулькро. Маэстро одобрил обе работы и пожелал рисовать сам. Он сказал:

— У Салаино есть чувство юмора, он никогда не попадет впросак. — Потом обратился ко мне: — А ты все еще веришь в красоту. Это тебе дорого обойдется. На рисунке нет единой линии, их много, даже слишком. Принесите мне картон. Я покажу вам, как творить красоту.

Взяв уголь, он в общих чертах набросал чье-то прекрасное лицо — ангела или, быть может, красивой женщины. Он сказал нам:

— Взгляните, вот так рождается красота. Вот эти две темные впадины — глаза; эти неуловимые линии — рот. Овал лица создается из контуров. Это и есть красота. — А потом, подмигнув, добавил: — Сейчас мы с ней покончим.