Побаски кошки Мотьки

В большой комнате стояло что-то длинное, пузатое, позади в нем оказалась щель. Внутри было темно, лежало что-то мягкое, похожее на мамину кофту, я забралась в рукав. Услышала, как мама звала: «Мотя, Мотечка, куда же ты подевалась?» Митя ответил: «В диван, наверное, залезла, отлеживается. Повезло же ей, что тебя встретила».

Я не знаю, что такое «повезло», а вот диван просто замечательный. Не качается, не трясется, тишина. Кофта пахнет мамой. Я спала долго-долго.

А когда проснулась, началась моя новая жизнь — жизнь кошки Мотьки.

Вначале мне было не по себе в этой огромной квартире. Куда ни пойдешь — двери, столы, стулья. Даже маму трудно отыскать.

Но вскоре я убедилась, что никакой опасности нет, а много интересного. Залезешь в шкаф, а там коробки, что-то горбатое в футляре и ключик висит, можно поиграть, побренькать им. А в мешочке лоскутки разноцветные.

Я его выволокла из шкафа, разбросала лоскутки по полу, кувыркалась на них, подбрасывала лапкой, они легкие, как листочки в парке.

Мама смеялась: «Наводишь порядок, хозяюшка?» А Митя ворчал: «Ну, теперь порядка в доме не будет». Пусть ворчит. Мама для меня главнее.

Если бы не глаз, я была бы совсем счастливая. Каждый вечер мама закапывает в глаз капли длинной пипеткой. Когда она открывает холодильник, я предчувствую, что сейчас начнется эта неприятная процедура, и стараюсь спрятаться. Самое надежное место — диван. Шмыгну в щель — не достанешь.

Но мама хитрая, знает, что долго сидеть в диване скучно. Она делает вид, что забыла обо мне. Меня к ней тянет неодолимо. И вот — цоп, лапки мои зажаты между коленями у мамы, она бережно раскрывает глаз пальцами, капает, вытирает ваткой: «Терпи, Мотечка, для твоей же пользы». Капли жгучие, но я терплю.

Мы с мамой очень любим друг друга, как бы Митя ни ворчал и ни обзывал меня «кривой Мотькой». От него же я узнала, что я никакая не особенная кошка и любить меня в общем не за что. Не пушистая, нет белых чулочков на лапках, хвост тонкий, кривулей, обычная серая в полоску, каких миллион, да еще из глаза течет.

— Зато она ласковая, муркунья, душу мне согревает, — защищает меня мама. — Ведь не за красоту мы любим, а за верность.

О, да! Согревать маме душу — мое любимое занятие. Только она сядет — скок ей на грудь, голову суну под подбородок, распластаюсь там, где подо мною выстукивает мамино сердечко. Может, она и мое слушает? Оно хоть и маленькое, но тоже стучит, бьется.

Когда она встает и перекладывает меня на диван, я ужасно злюсь. Ну зачем ты встаешь, мама? Разве тебе плохо сидеть со мной? Мне ничего другого не нужно.

Особенно я не люблю, когда мама носится по квартире в каких-то своих хлопотах, ее ноги мелькают перед моим носом, так и хочется вцепиться в них, остановить — будь со мною, мама, брось все дела!

Я даже не чувствую, что делаю маме больно, а она мажет одеколоном царапки и журит меня:

— Не могу же я сидеть целыми днями на коленях с тобой, Мотрона! Ишь какая злая, твой отец, наверное, был сиамским котом.

Кто мой отец, я не знаю, у меня есть только она, мама. Но когда звонит противная штучка на столе, мама берет трубку, говорит «Алло!» и потом долго разговаривает с кем-то непонятным, я просто свирепею. Один раз вцепилась ей в руку не только передними, но и задними лапами, зубами. Не знаю, кто меня научил, само получилось. Мама еле оторвала меня.

— Зверица ты, Мотрона! Придется йодом смазать, надо же так поцарапать! — Она даже замахнулась на меня, и я спряталась под кровать, в диван мне уже трудно залезать, я как-то незаметно очень выросла.

— Это она тебя ревнует, — объяснил Митя.

Мне непонятно, что значит «ревнует», мне жаль, что я сделала маме больно. Но ничего не могу с собой поделать, когда на меня находит такая злость. Ты сама виновата, мама, зачем так долго и громко разговариваешь с кем-то в этой трубке и не обращаешь на меня внимания?

Мой характер — не мед

Так сказала мама, когда я снова вцепилась в нее.

Мама уселась в кресло-качалку перед телевизором, и я тотчас прыгнула к ней на колени. Этого момента я всегда жду с нетерпением. Но мне хотелось на мое любимое местечко — на грудь, голову под подбородок.

Уже несколько дней у нас с мамой шла борьба, и всегда побеждала я, мама сдавалась.

Она несколько раз объясняла мне, что я выросла, стала тяжелой, заслоняю телевизор, мешаю ей смотреть. А что там смотреть? Мечется кто-то, орут или поют дурными голосами. Лучше его вообще выключить, уткнуться в маму, слушать ее дыхание, ее живое тук-тук. Лишать себя такого удовольствия — свыше моих сил.

Я прыгала к маме на колени, она клала мне на спину руку, слегка прижимала, показывая, что здесь я и должна устраиваться. Я делала вид, что смирилась. Но как только мама переставала на меня обращать внимание, я рывком кидалась к ней на грудь, терлась нежно щекой о ее шею, засовывала голову под подбородок и была уверена, что мама не сгонит меня. Так обычно и случалось.

— Скоро она у тебя на голове уляжется, — ехидничал Митя.

— Сердце не камень, — оправдывалась мама.