Победа

Он лукаво подмигивал. Ударил колокол, и он вошел впереди нас в столовую, как в храм, очень серьезный, с видом благодетеля человечества. Его призвание заключалось в том, чтобы кормить человечество по выгодным ценам; его счастье — в том, чтобы пересуживать его за спиной. Только такой человек, как он, мог радоваться мысли, что Гейст не имеет возможности прилично питаться.

IV

Кое-кто из нас, которых это интересовало, расспрашивали Дэвидсона о подробностях. По правде говоря, он мало что знал. Дэвидсон рассказал нам, что он поплыл вдоль северной части Самбурана с целью увидеть, что там творится. Сначала эта часть острова показалась ему совершенно заброшенной. Он так и подумал. Вскоре поверх густой растительности он увидел мачту для флага, но без флага. Тогда он поплыл дальше, к небольшой бухточке, которая была одно время известна под официальным названием Бухты Черного Алмаза, и рассмотрел в бинокль на угольной пристани белую фигуру, которая могла быть только Гейстом.

— Я подумал, что он хочет покинуть свой остров, поэтому я приблизился. Он не делал мне знаков; все-таки я спустил шлюпку. Нигде не было видно ни одной живой души. Он держал в руках книгу. Он был совершенно такой, каким мы его знали… Очень аккуратный, в белых башмаках, в пробковом шлеме. Он объяснил мне, что всегда любил одиночество. Я признался, что впервые слышу от него что-либо подобное. Он молча улыбнулся. Что я мог еще сказать? Он не из тех людей, с которыми смеешь говорить фамильярно. В нем есть что-то такое, что отбивает у вас охоту.

— Каковы же ваши намерения? Разве вы хотите вечно сторожить шахту? — спросил я.

— Да, более или менее, — отвечал он. — Я не сдаюсь.

— Но ведь это мертво, как Юлий Цезарь, — воскликнул я. — Ведь на самом деле здесь нет ничего, за что стоило бы цепляться, Гейст.

— О, я покончил с фактами, — сказал он, поднося руку к козырьку со своим коротким поклоном.

После этого Дэвидсон вернулся к себе на судно. Уходя, он видел, как Гейст сошел на берег у пристани, потом вступил в высокие травы, в которых совсем скрылся так, что только его белый шлем казался плывущим по зеленому морю. Потом исчез и он, словно поглощенный роскошной тропической растительностью, еще более, чем океан, ревнивой к завоеваниям человека и готовой сомкнуться над последними остатками Тропического Угольного Акционерного Общества, сиречь над «А. Гейстом, директором на Дальнем Востоке».

На Дэвидсона, который был по-своему добрым и простым малым, это произвело страшное впечатление. Нужно заметить, что он очень мало знал Гейста. Он принадлежал к тем людям, которых больше всего поражала неизменная вежливость его речи и манер. Мне кажется, что Дэвидсон и сам не был лишен деликатности, хотя, само собою разумеется, манеры его были не более утонченйыми, чем наши. Наша компания состояла из людей, от природы потертых и не знавших церемоний; у нас были наши собственные принципы, которые, смею сказать, были не хуже принципов других людей — но утонченность манер сюда не входила. Из деликатности Дэвидсон изменил курс своего парохода. Вместо того чтобы проходить к югу от Самбурана, он взял обыкновение плавать вдоль северного его берега, приблизительно в миле расстояния от пристани.

— Таким образом он может увидеть нас, если захочет.

Потом он добавил:

— А скажите, он не сочтет меня нескромным, как вы думаете?

Мы успокоили его уверением, что поведение его вполне корректно. Море ведь открыто для всех и каждого.

Этот легкий обход удлинял круговой рейс Дэвидсона приблизительно на десять миль, но так как дело шло о плавании в тысячу шестьсот миль, то это не имело большого значения.

— Я предупредил своего арматора, — говорил нам щепетильный капитан «Сиссии».

Его арматор был похож на старый лимон. Он был маленький и сморщенный, что может показаться странным, так как китаец обычно растет в вышину и в ширину одновременно со своим капиталом. Служить в китайской фирме отнюдь не неприятно. Если китаец убедится в вашей честности, его доверие не имеет границ. Вы уже не можете поступить дурно. Старый гражданин Небесной империи с живостью закивал Дэвидсону:

— Отлично, отлично, отлично! Делайте, как считаете лучшим, капитан.

Вопрос был покончен. Не совсем, впрочем. От времени до времени китаец спрашивал Дэвидсона:

— Ну что, белый все еще там, а?

— Я его никогда не вижу, — вынужден был признаться Дэвидсон своему арматору, который молча его рассматривал через круглые очки в роговой оправе, слишком большие для его маленького, старческого личика. — Я его никогда не вижу.

Порою он говорил мне:

— Я убежден, что он там. Он прячется. Это ужасно досадно.

Поведение Гейста несколько обижало Дэвидсона.

I — Странно! — продолжал он. — Из всех людей, с которыми я разговариваю, никто никогда не спрашивал меня о нем, кроме моего китайца… и Шомберга, — добавлял он после короткого молчания.

Черт возьми! Шомберг расспрашивал всех и обо всем, а затем умел придать полученным сведениям самый скандальный смысл, какой только могла изобрести его фантазия.