Победа

— Вы, значит, не понимаете слов? Смотрите, я бы мог с утра до вечера говорить с этим бильярдом, не заставив его подвинуться ни на одну линию, не так ли? Так вот, то же самое и с патроном, когда на него находит один из его припадков. Мертвый человек! Ничто его не интересует! Все недостаточно хорошо! Но если бы у меня был здесь кабестан, я без труда поднял бы бильярд на несколько дюймов. Вот что я хочу сказать.

Гибким и бесшумным движением он встал и потянулся, странно запрокидывая голову и неожиданно удлиняя свое приземистое тело; он поглядывал искоса на дверь и, наконец, прислонился к столу, спокойно скрестив руки на груди.

— Джентльмен распознается по своим причудам. Джентльмену не приходится отдавать отчета никому, все равно, как бродяге на большой дороге. Ничто не вынуждает его быть точным. Однажды на патрона нашел припадок на маленьком постоялом дворе Мексиканского плато, вдали от всего на свете. Он проводил целые дни в темной комнате…

— Один?

Это слово невольно вырвалось у Шомберга, и он остолбенел от ужаса. Но, по-видимому, преданный секретарь нашел этот вопрос вполне естественным.

— Нет, это с его припадками никогда не вяжется. Он лежал, вытянувшись во всю длину на циновке, а у открытой двери его комнаты, между двумя олеандрами внутреннего дворика, босоногий оборванец, которого он подобрал на улице, бренчал на гитаре и пел ему печальные песенки с утра до вечера. Вы знаете эти песенки? Тванг, тванг, гу, круу, иан!

Шомберг поднял руки вверх с выражением отчаяния, которое, видимо, польстило Рикардо. Рот его мрачно искривился.

— Вот именно. Есть отчего заболеть коликами, не так ли? Это ужасно. Ну вот, там была кухарка, которая меня сильно любила, толстая, старая негритянка в очках. Я прятался в кухне и просил ее готовить мне «сластену» — знаете, пирожное из яиц и сахара, чтобы занять время. Я ведь сладкоежка, словно малый ребенок. Да, кстати, почему вы никогда не даете нам сладкого за табльдотом, мистер Шомберг? Одни фрукты утром, в обед и вечером? Невыносимо! За кого вы нас принимаете? За ос?

Шомберг не реагировал на это сердитое замечание.

— А сколько времени продолжался этот припадок, как вы его называете? — спросил он тревожно.

— Целые недели, месяцы, годы, века, или мне так показалось, — ответил Рикардо с убеждением. — Вечерами патрон спу скался в залу и портил себе кровь, играя в карты с крохотным гидальго в черных бакенбардах; они играли по маленькой и экарте, знаете, эта живая французская игра? Комендант, индий ский метис, кривой, со сплюснутым носом, и я, мы должны были стоять позади них и биться об заклад на их игру. Это бы ло отвратительно!

— Отвратительно! — повторил, как эхо, Шомберг, с глухим тевтонским отчаянием. — Но, послушайте: мне нужны ваши комнаты.

— Ну, разумеется. Я это давно говорю себе, — равнодушно ответил Рикардо.

— Я был дураком, когда послушался вас… Надо с этим по кончить!

— Я думаю, вы и сейчас не умнее, — проговорил Рикардо, не разнимая рук и не изменяя ни на йоту своего положения.

Он прибавил, понижая голос:

— А если я замечу, что вы предупредили полицию, то велю Педро охватить вас за талию и сломать вашу толстую шею, за гнув вам голову назад — крак! Я видел, как он проделал это со здоровенным негром, который размахивал бритвой под носом патрона. Это у него славно выходит. Глухой треск, больше ничего, и парень валится на землю, словно узел тряпья…

Рикардо даже не повел своей слегка склоненной к левому плечу головой; но, когда он замолчал, его зеленоватые, повернутые к двери глаза скользнули в сторону Шомберга и остановились на нем с жадным и сладострастным выражением.

VII

Шомберг почувствовал, что его покидает даже то отчаяние, которое служит иногда суррогатом мужества. Его не столько пугал страх смерти, сколько ужасный облик, который она принимала. Несмотря на всю кровожадность тона, несмотря на серьезность намерения, он бы вынес простое: «Я сдеру с вас шкуру!», но перед этим новым тоном и новой манерой действия его воображение, очень чувствительное ко всему необычайному, спасовало, словно нравственная его шея хрустнула: «Крак!»

— Пойти предупредить полицию? Неужели вы думаете? Я об этом никогда и не помышлял. Слишком поздно! Я дал себя оплести. Вы воспользовались тем, что я был сам не свой, чтобы вырвать у меня согласие: я вам это уже объяснял.

Глаза Рикардо медленно отвернулись от Шомберга и уставились вдаль.

— Ах, да! История с какой-то девчонкой! Но это нас не касается. f — Разумеется. Но послушайте: к чему эти разбойничьи истории, которые вы мне рассказываете?

Затем он рискнул сказать:

— Не стоит того, даже если бы я был настолько глуп, чтобы пойти предупредить полицию, я бы не мог выдвинуть против нас серьезного обвинения. Власти ограничились бы тем, что отправили бы вас отсюда с первым уходящим в Сингапур пароходом.

Он оживился.

— И он увез бы вас к чертям! — добавил он сквозь зубы, для собственного удовлетворения.