Победа для Александры

Все равно это было здорово — приходить после занятий в маленькую комнатку на втором этаже, готовить обед и поджидать за телевизором Костю. Только вот ждать приходилось все дольше.

Для спорта наступили тяжелые времена, система Спорткомитета давно развалилась, на ее обломках повырастали как грибы новые структуры, занятые чем угодно, кроме организации и поддержки способных молодых спортсменов. Первое время Костя продолжал ходить в зал, тренируясь ежедневно хотя бы пару часов. Саша подбадривала его, как могла. Сильный, уверенный Костя напоминал ей осиротевшего медвежонка. Он безнадежно крутил головой, убеждая себя, что все устроится, непременно устроится, а потом свирепел и колотил грушу с такой яростью, словно она виновата была во всех трудностях. Саша смеялась, шутила, Костя понемногу отходил, а ей казалось, что она ухаживает за больным, перенесшим трудную операцию. Почему? Ведь Костя выглядел совершенно здоровым. Неведомая болезнь подтачивала его силы изнутри, но он никогда и никому не признался бы в том, что ему трудно.

Трудность была не физической, здоровый молодой организм перелопатил бы ее в два счета. Парни балансировали на грани закона, «помогая» знакомым выбивать из должников деньги или обеспечивая «охрану» торговых точек. Костя успокаивал себя, как мог, — такие времена, сейчас этим все занимаются, трудно остаться целкой в публичном доме. Он приходил домой, и отчаяние возвращалось. Константин все дальше и дальше уходил от своей цели. Когда-то он мечтал о чемпионстве, о настоящих боях, высоких титулах и больших деньгах. А что в этом такого? Он мечтал о настоящих деньгах, а не о тех вонючих бабках, которые приходилось вырывать из грязных рук. «Временно», говорил он себе, «последний раз», — но шел снова и снова.

Саша всего этого не знала, да и не должна была знать. Костя оберегал свою Шурку от участи бандитской подруги. Пока она была рядом с ним, существовал шанс вернуться к нормальной жизни, и он берег этот свой шанс как зеницу ока.

Может, Саше стало бы легче, расскажи он ей о своих мучениях. Может быть. Только ничего этого Саша не знала, и все, что она видела, истолковывала по-своему. По-женски. Костя возвращался опухшим и каким-то несвежим. Его взгляд скользил мимо Саши, вызывая беспокойство. Казалось, что времена, когда при одном ее виде его лицо расцветало улыбкой, остались в прошлом. Саша ломала голову, не поторопилась ли она с переездом, уж не об этом ли жалеет Костя и потому отводит взгляд?

…Набрякшие тучки злобно сочились мелкой отвратительной изморосью. Микроскопические капельки воды легко проникали в драп тяжелеющего на плечах пальто, в каждую шерстинку вязаной шапки. Вода жила в намокшей обуви, перчатках и даже в каждой поре мокрого, иссеченного дождиком лица. Воздух был пропитан влагой, так же как сжавшееся Сашино сердце. Она брела вдоль набережной Смоленки, крошечной речки-вонючки, несущей свои хилые воды к Финскому.

Время! Разве в нем дело?

Мысли утопали в вязком болоте. Пусть даже существуют события, потрясающие «основы», какие-нибудь очередные «десять дней, изменившие мир». Время правит всем — миром, событиями и людьми.

Саше всегда казалось, что большой мир и ее собственный — это две параллельные сущности, не способные соприкоснуться. А теперь она чувствовала себя раздавленной… Встреча все же произошла, внешний мир каленым железом выжег клеймо на живой ткани. Раньше все происходившее за границами Сашиной вселенной представлялось не особенно важным. В событиях из жизни страны или политики Саше не хватало ощущения какой-то правды. Часть школьных лет прошла под аккомпанемент игрушечных страстей, нудных условностей, протоколов и слов, бесконечных малосодержательных слов, льющихся изо рта Горбачева, появлявшегося на телеэкранах с утомительной регулярностью. Затем появился Ельцин, этот говорил меньше, возможно, потому, что был не в ладах с речью. Расстрел танками Белого дома пришелся на последний год работы на фабрике. Москва, а вместе с ней и вся страна кипела политическими страстями, но все это пронеслось мимо сознания. Казалось, перелом в отношениях с внешним миром должен был произойти с поступлением в университет. Он и произошел. Правда, весьма странным образом.

— Мы тоже дети оттепели, — тихо произнес профессор Раковский на одном из учебных семинаров.

Теперь Саша уже не могла вспомнить повода, по которому была сказана эта фраза. Но первокурсница поверила этой грустной улыбке больше, чем словам всех лидеров, вместе взятых. В ней сквозила горечь напрасных надежд человека другого поколения, того самого, о котором еще долго ностальгировала общественность. Молодежь шестидесятых, чьи надежды были погребены застоем.