Победа Элинор

— Вы сделали более того, — вскричал молодой человек с запальчивостью: вы любили меня, а ваше замужество с Джильбертом Монктоном, человеком двадцатью годами старше вас, основано на одних низких и корыстолюбивых побуждениях. Да, вы любили меня, Элинор — это выказывало ваше молчание в тот день, хотя вы и не изменили себе ни одним словом. Вы не имели права поддаться убеждениям моей матери, вы не имели права оставлять Гэзльуд, не переговорив прежде со мной. Сердце ваше исполнено лживости и корыстолюбия, мистрис Монктон. Вы вышли за этого человека только потому, что он владетель прекрасного дома и может давать вам деньги на удовлетворение ваших женских прихотей, вашего эгоистического тщеславия…

Говоря это, Дэррелль презрительно указал на ее шелковое платье и на драгоценные вещи, украшавшие ее наряд. Элинор взглянула на него со странным выражением на лице.

— Думайте обо мне все, что вам угодно, — сказала она, — полагайте, что я вас люблю, если вам это нравится.

Она как будто говорила ему:

«Попадайте в свою собственную ловушку, если вам этого хочется, хоть я недостаточно низка, чтоб поставить вам подобную западню».

— Да, Элинор, вы поступили вероломно и корыстолюбиво… и даже, может быть, поступили безумно. И я скоро могу быть богатым человеком: я могу стать владельцем Удлэндского поместья.

— Я не полагаю, чтобы вы когда-нибудь унаследовали это имение, — медленно произнесла Элинор. — Вы приписываете мне низость и корыстолюбие, разумеется, вы вольны думать обо мне что вам угодно, но разве вы никогда не поступали подло из-за денег, мистер Ланцелот Дэррелль?

Лицо молодого человека вдруг сделалось мрачно.

— Совершенным никто быть не может, — отвечал он, — На ком нет своих пятен? Я очень страдал от бедности и потому нередко был вынужден поступать так, как поступают все другие, когда карман их пуст.

Наблюдая за его пасмурным лицом, Элинор вдруг вспомнила, что не таким образом ей следовало вести свою игру. Цель, которой она решилась добиться, не могла быть достигнута прямотой и честностью. Ланцелот Дэррелль обманул ее отца, а потому и она могла обмануть его.

— Будемте друзьями, — сказала она, протягивая ему руку.

— Я этого желаю.

Ее движению было два свидетеля: мисс Мэсон, которая стояла в это время возле своего опекуна, наблюдая за группою у солнечных часов, и Монктон, возвратившийся из Лондона и пришедший в сад отыскивать жену.

— Они отослали меня, — сказала Лора, — пока нотариус смотрел на Элинор и Ланцелота. — Он хотел ей что-то сообщить, о чем мне будто бы не следовало слышать. Вы оставите его к обеду — я надеюсь.

— Нет, — отвечал резко Монктон.

Ланцелот держал несколько минут руку Элинор, прежде чем выпустил ее из своей.

— Я желаю, чтоб мы были друзьями, мистер Дэррелль, — повторила она, — завтра я приду в Гэзльуд посмотреть на ваши картины. Мне хочется взглянуть на Розалинду и Челию: успешно ли они идут вперед.

Она возненавидела себя за свое лицемерие. Каждое великодушное побуждение ее души возмущалось против ее собственного вероломства, но эти поступки были только естественным последствием неестественной задачи, которую она предположила себе исполнить.

Глава XXIX. НАСТОРОЖЕ

Два ревнивых глаза неусыпно наблюдали за Элинор, после того октябрьского вечера, в который нотариус и мисс Мэсон, стоя друг возле друга, смотрели на группу у солнечных часов.

Джильберт Монктон был слишком горд, чтоб жаловаться. Он схоронил прекрасные надежды возмужалости в ту же могилу, в которой уже заключались разбитые мечты его юности. Он склонил голову и покорился своей судьбе.

«Я ошибался, — думал он. — Было слишком нелепо рассчитывать в сорок лет на любовь восемнадцатилетней девушки. Моя жена добра и прямодушна, но…»

Но что? Могла ли эта женщина быть прямодушна и добра? Разве не умышленно обманула она самым жестоким образом того, кто так искренне любил ее, объявив ему с полным самообладанием, что совершенно равнодушна к Ланцелоту Дэрреллю.

Монктон припоминал собственные слова Элинор, взгляд ее внезапного удивления, в котором высказывался почти ужас, тогда как он обратился к ней с важным вопросом.

— Вы не любите Ланцелота Дэррелля?

— Люблю ли я его? О, нет, нет! — отвечала Элинор.

И несмотря на это энергичное отрицание, мистрис Монктон, с самого приезда в Толльдэльский Приорат, по-видимому, принимала самое живое, почти лихорадочное участие в этом недостойном человеке.

— Если она способна на ложь, — думал Монктон, — то, верно, на земле не существует правды. Доверяться ли мне ей и терпеливо ожидать разрешения тайны? Нет, между мужем и женой не должно быть ничего скрытного! Она не имеет права таиться от меня.

Таким образом Монктон ожесточал свое сердце против прекрасной молодой жены и строго и неусыпно наблюдал за каждым ее взглядом. Он прислушивался к каждому изменению в ее голосе, строго охраняя свое достоинство и свою честь.