Победа Элинор

— Решительно не понимаю вас.

— Ну помните ли, что Джордж Вэн всегда болтал об обещании своего друга и что он получит богатое наследство?

— Очень хорошо помню: мы еще всегда посмеивались над богатыми надеждами бедного старика.

— Вы еще всегда удивлялись, зачем я с таким живым интересом всегда прислушивался к болтовне старика. Богу известно, что никогда не желал я ему зла, менее того желал отнять у него его собственность…

— Кроме денег из его кармана, — пробормотал Бурдон вполголоса.

Молодой человек с досадою повернулся к нему.

— Что вам за радость раздражать меня вечными напоминаниями прошлого? — сказал он полуяростным, полужалобным тоном. — Джордж Вэн был только один из многих других.

— Конечно, из многих и даже из очень многих.

— И если мне случалось играть в карты лучше многих других…

— Не говоря уже о маленьком фокусе, передернуть карточку, запрятанную в рукаве вашего пальто, чему я научил вас, друг мой!.. Но продолжайте насчет Джорджа Вэна и его друга.

— Друг Джорджа Вэна никто другой, как мой дед, Морис де-Креспиньи. Когда они учились в Оксфордском университете, то дали друг другу обещание.

— А какого рода это обещание?

— Самое нелепое и романтическое, простительное только глупым школьникам. Вот что было сказано ими: если кто из них умрет прежде и неженатым, то все свое состояние оставит другому в наследство.

— Конечно, в том предположении, что тот другой переживет его, но Морис де-Креспиньи никак не мог оставить наследство покойнику. Джордж Вэн умер, следовательно, вам нечего опасаться.

— Нет, не его я должен опасаться.

— Но кого же? Ланцелот покачал головой.

— Не беспокойтесь, Бурдон, — сказал он, — вы очень умный и добрый товарищ, когда хотите, но бывает иногда и такое время, когда гораздо полезнее и безопаснее сохранять про себя свои тайны. Вы помните о чем мы вчера с вами разговаривали? Если я не приму вашего совета, то я совсем пропал, погиб!

— Но вы примете его? Не правда ли? Вы так далеко зашли, так много потеряли трудов и хлопот, так сильно доверились посторонним, что, кажется, теперь и возврата нет, нечего и думать об отступлении, — сказал Бурдон самым внушительным тоном.

— Если мой дед умрет, то страшный переворот наступит, и я должен решиться на то или на другое, — отвечал Ланцелот медленно, каким-то густым, несвойственным ему басом, — я — я не могу видеть свое разорение, Бурдон, и потому думаю, что принужден буду принять ваш совет.

— Я знал, что это так будет, другой мой, — отвечал странствующий приказчик спокойно.

Они повернули из переулка между двумя заборами и перелезли через забор, ведущий на лужайку, лежавшую между ними и Гэзльудом. Ярко горели огни в низких окнах дома мистрис Дэррелль. На деревенской колокольне пробило шесть часов, когда Ланцелот со своим приятелем переходили через лужайку.

Темная фигура тускло обрисовывалась у низенькой калитки, которая соединяла луг с Гэзльудом.

— Это мать моя, — шепнул Ланцелот, — она ждет меня у калитки. Бедняжка! Если не для себя, то для нее я должен позаботиться о наследстве! Обманутые надежды убьют ее.

Опять аргумент труса, опять лазейка, посредством которой Ланцелот желал, во что бы то ни стало, сложить на другого ответственность за свое собственное дело и заставить отвечать другого за свой грех.

Глава ХL. РЕШЕНО!

Элинор Монктон медленно возвращалась домой, рядом с мужем, который, не спуская с нее глаз, тотчас заметил, что жена его необыкновенно бледна.

По возвращении в гостиную, Элинор, положив руку на плечо своего мужа и прямо смотря ему в лицо, освещенное ярким огнем камина, спросила:

— Скажи мне, Джильберт, точно ли Морис де-Креспиньи скоро умрет?

— Судя по словам докторов, мало остается сомнения, что старик очень скоро должен умереть.

Несколько минут помолчала Элинор й потом со страстною пылкостью сказала ему:

— Джильберт, я хочу видеть Мориса де-Креспиньи, непременно хочу его видеть! Я должна его видеть наедине!

С удивлением посмотрел на нее мистер Монктон. Откуда взялась такая внезапная энергия, такая настойчивая пылкость, от которой бледнело ее лицо и замирало дыхание? Дружелюбное чувство к больному, женственное сострадание к немощам старика, никак не могли внушить такого страстного порыва.

— Ты желаешь видеть Мориса де-Креспиньи? — спросил Монктон с нескрываемым удивлением, — но зачем же, Элинор, тебе так хочется его видеть?

Мне надобно сказать ему такую вещь, которую он непременно должен узнать прежде, чем он умрет.

Монктон оцепенел от удивления, внезапный свет, казалось, озарил его, свет, который показал ему жену в отвратительном свете.

— Ты желаешь сказать ему свое настоящее имя? — спросил он.

— Сказать мое имя? — да, — отвечала Элинор рассеянно.

— Но для чего же?

Мистрис Монктон немного помедлила, потом, задумчиво смотря на своего мужа, сказала:

— Это моя тайна, Джильберт, даже тебе я не могу сказать ее теперь, но надеюсь скоро все разъяснить и, может быть, даже сегодня вечером.

Монктон закусил нижнюю губу и отошел от своей жены, насупившись. Он оставил Элинор у камина и в угрюмом молчании стал ходить взад и вперед по комнате.