— Ты же знаешь, что Бабельсберг для меня не ближе, чем Штаты! В течение всех этих дней я видел Джейн только один раз — сегодня!
— Разве она не может приезжать к тебе в Берлин?
— Она завалена работой. С утра до поздней ночи. Некоторое время Воронов и Брайт ехали молча.
— Послушай, Майкл, — прервал молчание Брайт. — Хочу предупредить тебя. Ребята очень недовольны. Мы не привыкли, чтобы так обращались с прессой.
Воронов молчал. Сам он был на особом положении. Правда, оно, в сущности, ограничивалось тем, что ему разрешили находиться в Бабельсберге. Но об этом Воронов не хотел говорить. Кстати, он мог бы сказать Брайту, что прибытие Трумэна и Черчилля снимали все корреспонденты, а приезд Сталина не удалось запечатлеть даже советским.
— Слушай, — неожиданно сказал Брайт, — а я ведь не очень честно выиграл свою сотню. Ты-то имеешь доступ в Бабельсберг, словом, живешь там. Ребята тебя видели.
— Я живу в Потсдаме, — упрямо возразил Воронов.
— Да и я, пожалуй, напрасно жалуюсь, что не могу попасть в этот райский уголок. Джейн находит способы… Впрочем, все это тонкости. Бизнес есть бизнес. Ты сказал при Стюарте, что живешь в Потсдаме, Шопингоор восемь, и я нашел тебя именно там. Верно?
— Шопенгауэр, Чарли, Шопенгауэр!
— За сто баков я готов произносить это имя как угодно. Кстати, этот Шопе… Кто он был такой? Наци?
— Философ. Очень пессимистический философ. Жил в прошлом веке. Написал книгу «Мир как воля и представление».
— «Мир»… как что? Слушай, Майкл, когда ты успел напичкаться всей этой тарабарщиной?
— Занимался историей в институте.
— История начинает делаться только сегодня. Между прочим, я тоже недолго учился в колледже. А потом бросил. Увлекся этой проклятой фотографией.
Небо нахмурилось. Все вокруг было по-прежнему пустынно. Развалины домов в сочетании с воронками от бомб и снарядов напоминали мрачный лунный пейзаж. По крайней мере таким Воронов представлял его себе в детстве…
— Здесь, — сказал Брайт, — наш пресс-клуб. — Он указал на двухэтажное здание, которое через мгновение уже осталось позади.
— Какая это улица? — спросил Воронов.
— Черт ее знает! Район Целлендорф. Американский сектор.
Резко затормозив машину, Брайт сказал:
— Стоп! Дальше не проедешь.
Машина действительно уперлась в тупик, образованный руинами домов. Впереди уже стояло десятка полтора «виллисов». Брайт поставил свою машину впритирку к другой. Та, в свою очередь, упиралась капотом в наполовину разрушенную стену.
— Послушай, Чарли, — сказал Воронов, — 'хозяину той машины из-за нас не выбраться.
— Разве он купил эту землю? — пробурчал Брайт. — Тогда пусть поставит табличку «Private property»[10]
.— Он подхватил сумку с заднего сиденья. — Следуй за мной.— Куда?
— Ну, в этот ресторан, бар, локал, черт его знает, как это тут называется!
Лавируя между машинами, они выбрались из тупика. Со всех сторон их по-прежнему окружали развалины. «Какой тут может быть бар?» — с удивлением подумал Воронов.
Но откуда-то прямо из-под земли до его слуха донеслись отдаленные звуки музыки.
Он замедлил шаг, прислушиваясь. Музыка звучала приглушенно, но явственно.
— Ты чего отстал? — Брайт остановился, поджидая Воронова.
— Где же твой бар? — спросил Воронов, хотя звуки музыки доносились все более отчетливо. — Тут же нет ни одного уцелевшего дома!
— У домов помимо этажей бывают подвалы. Где гансы укрывались, когда их долбили с воздуха, понял? Ну, вот…
Брайт стоял возле лестницы, которая вела вниз. Видимо, бар и в самом деле находился где-то под развалинами.
— Пошли, — решительно сказал Брайт. — Дать руку?
Воронову казалось, что он спускается не то в ад, не то в подземелье, где живут боящиеся дневного света морлоки вроде уэллсовских.
Лестница круто повернула в сторону. Воронов сделал еще несколько шагов вслед за Брайтом и застыл от изумления.
Перед ним был огромный подвал, заставленный столиками. У дальней его стены возвышался небольшой помост, на нем расположился оркестр, состоявший из нескольких музыкантов.
Только теперь он окончательно понял, почему Брайт назвал это заведение «Underground». Оно и в самом деле располагалось глубоко под землей.
За столиками в клубах табачного дыма сидели люди в военной форме. Штатских мужчин почти не было, если не считать сновавших между столиками официантов.
Женщин было довольно много — их можно было увидеть почти за каждым столиком. Шум голосов, звуки музыки, шарканье официантов — вое это сливалось в общий непрерывный гул.
Брайт все еще стоял на ступеньке, Воронов — за ним.
— Погоди, — сказал Брайт. — Сейчас я отыщу Стюарта. — Он приподнялся на цыпочки. — Вон он, со своей Урсулой. Нравится тебе его девочка?
Ни Стюарта, ни его «девочки» Воронов не видел.
— Пошли, — решительно сказал Брайт, — сейчас я предъявлю тебя, как чек кассиру.
Он был здесь своим человеком. «Хэлло, Чарли!» — кричали ему почти из-за каждого столика.
Стюарт и его «девочка» сидели спиной к эстраде и лицом к входу. Два места за их столом были свободны.
— Кто эта женщина? — поинтересовался Воронов.
— Я же тебе сказал, что его Урсула. Черт знает, откуда она взялась. Я вижу ее второй раз.
— Англичанка?