Победа. Том 1

Мы въехали в Целлендорф. Это была юго-западная часть Берлина. Она резко отличалась от других районов города богатством зелени. Однако следы войны виднелись и на деревьях. Верхушки их были иссечены, листья покрыты белым налетом известки или каменной пыли, многие стволы надломлены.

— Раньше тут богачи жили, — неожиданно разговорился мой молчаливый старшина. — Нам лекцию читали, где что было. На экскурсию водили… в зоопарк. Страшное дело, товарищ майор! Все звери перебиты. Только один слон жив остался. А слониха лежит убитая. Он стоит над ней и плачет. Ну, может, и не плачет, слез — то не видно, а тоскует. Хоботом по ней елозит и головой качает…

Я слушал его, как говорится, вполуха и все время глядел по сторонам. Брайт показал мне пресс-центр незадолго до того, как поставил свой «виллис» в тупичке, из которого мы направились в подвал. Кажется, возле того дома была вогнута, словно с большой силой вдавлена, металлическая ограда.

Мы уже колесили по Целлендорфу минут тридцать.

Около одного из особняков — над входом в него развевался небольшой звездно-полосатый флаг — я увидел машину американской военной полиции.

— Поставь свою карету за той машиной, — сказал я старшине.

— Да это же полиция, товарищ майор! — с неприязнью отозвался водитель.

— Знаю. Останови.

В «виллисе», к которому я подошел, сидел, точнее, полулежал, задрав ноги на спинку соседнего сиденья, белобрысый парень-шофер в форме американского не то солдата, не то сержанта. Его пилотка была продета под погончик на плече, кремовая военная рубашка расстегнута почти до пояса.

— Простите, сержант, — сказал я по-английски, — не знаете ли вы, где здесь находится пресс-центр?

— Sure[15], — не меняя позы, ответил американец. Поняв, что имеет дело с иностранцем, он все-таки спустил ноги и, сощурившись, спросил: — Ты кто, парень?

Этого нахала хорошо было бы поставить по стоике «смирно»!

— Советский журналист, — миролюбиво ответил я. — Показать документы?

— Пока ты не напился и не затеял скандала, мне твои документы не нужны, — с добродушной усмешкой ответил сержант. Оглядев меня с явным любопытством, он спросил: — А ты и в самом деле русский?

— Никогда не видел русского?

— Почему? — обиделся сержант. — И солдат знаю, и офицеров. Две маленькие звездочки — лейтенант. Одна побольше — майор. Верно?

Он посмотрел на меня с гордостью.

— Верно, — подтвердил я. — Где же пресс-центр?

Сержант сунул руку под сиденье, вытащил сложенную вчетверо карту Берлина и расстелил ее на коленях:

— Мы сейчас здесь. Соображаешь?

— Соображаю.

— Твои писаки собираются здесь. — Ногтем с грязным ободком он провел по карте черточку. — Понял?

— Понял. Спасибо.

Пресс-центр оказался совсем близко — надо было свернуть в первый переулок и немного проехать прямо.

— О'кэй! — небрежно сказал сержант и снова развалился на сиденье.

… Как я мог не заметить этот дом? Ведь мы только что здесь побывали. Дом без всяких следов разрушений. Только узорчатая металлическая ограда, некогда отделявшая его от тротуара, частью разбита, а частью вдавлена внутрь, словно танк ударил ее и прошелся по ней своими гусеницами. Возле дома, сгрудившись у бровки тротуара, стояли «мерседесы», «бандереры», «виллисы»…

Полутемный холл, в который я вошел, показался мне пустым. Но откуда-то со стороны тотчас раздался голос:

— Your card, sir?[16]

За столиком у двери сидел пожилой американец в военной форме.

— Я — советский журналист. Корреспондент Совинформбюро.

— Your card, please! — настойчиво повторил американец, добавив, однако, слово «пожалуйста».

— Советский журналист. Из Москвы. — Я протянул американцу полученное утром письмо.

— Пройдите к шефу, — сказал американец, заглянув в письмо. — Второй этаж, вторая дверь налево.

Когда я, входя в этот особняк, пытался представить себе, как должен выглядеть пресс-центр, в моем воображении возникало нечто вроде тех западных клубов, о которых я читал у Голсуорси или у Моэма: глубокие кожаные кресла, столы полированного красного или черного дерева, груды журналов и газет. Сидя в креслах, джентльмены — леди сюда не допускаются — потягивают виски пли херес, покуривают сигары или трубки и в полной тишине просматривают газеты или журналы…

Вряд ли нечто похожее могло существовать в сегодняшнем Берлине. Тем не менее стереотип, некогда отпечатавшийся в моем сознании, давал себя знать.

Но, поднявшись на второй этаж, я увидел длинный коридор, тянувшийся направо и налево. Ко второй двери налево была прикреплена картонка, на которой значилось:

«ШЕФ ПРЕСС — ЦЕНТРА».

За небольшим столиком спиной к окну сидел офицер.

Держа в одной руке блюдце, а в другой чашечку, он прихлебывал не то чай, не то кофе. Из-под стола выглядывали его длинные ноги в брюках кремового цвета. Я растерянно подумал, что не знаю, в какой, армии носят такую форму.

— Доброе утро, сэр, — сказал я на всякий случай по-английски. — Я — советский журналист Воронов. Получил ваше письмо.

Увидев у меня в руках узкий белый конверт, шеф — видимо, это был он — встал и приветливо сказал:

— Добро пожаловать, мистер Воронов!

Он заговорил так быстро, что я с трудом его понимал.