Победа вопреки Сталину. Фронтовик против сталинистов

В Красной Армии самым страшным преступлением было невыполнение заведомо невыполнимого, порой преступного, приказа вышестоящего начальника. Ослушнику грозит немедленный расстрел или, что почти то же самое, отправка в штрафбат — свой начальник был страшнее противника. Именно поэтому, по оценке Меллентина, советские «командиры младшего и нередко среднего звена страдали нерасторопностью и неспособностью принимать самостоятельные решения. Из-за суровых дисциплинарных взысканий они боялись брать на себя ответственность. Шаблон в подготовке командиров мелких подразделений приводил к тому, что они приучались не выходить за рамки уставов и наставлений, лишались инициативы и самостоятельности, что является очень важным для хорошего командира. Стадный инстинкт у солдат настолько велик, что отдельный боец всегда стремится слиться с «толпой». В этом инстинкте можно видеть корни как паники, так и величайшего героизма и самопожертвования».

Скованность оперативного и стратегического мышления командного состава Красной Армии с лихвой компенсировалась бессмысленными, убийственными лобовыми атаками. Красиво это сформулировал маршал Баграмян: «Приходилось полагаться на главное — несгибаемую силу духа наших людей, на то, что для них не существует невыполнимых задач». Поэтому, дескать, и ставились войскам с удивительной настойчивостью явно нереальные задачи.

В западных армиях солдаты и командиры отказались бы выполнять приказ идти в наступление на минные поля и наверняка добились бы судебного разбирательства и смещения командира. Советские бойцы, напротив, хорошо знали, что жаловаться на начальство — гиблое дело. Что значит рядовой боец в армии, где маршалы бьют по морде генералов, генералы — полковников, а командиров дивизий расстреливают без суда перед строем. «Добряк» Конев предпочитал вразумлять подчиненных палкой. Вспоминает генерал-полковник Г.Ф.Байдуков, командовавший авиадивизией в составе Калининского фронта: «…вызвали на Военный совет фронта. Прибыли. Из избы выходит Матвей Захаров, начальник штаба, будущий Маршал Советского Союза, вытирает кровь из носа: «Ударил, сволочь!»

Глава четвертая ЛЮБИМОЕ ЖИВОТНОЕ ТОВАРИЩА СТАЛИНА — КОЗЛИК!

«Жил-был у бабушки серенький козлик,

Вот так, вот так — серенький козлик,
Бабушка козлика очень любила.
Вот так, вот так — очень любила.
Напали на козлика серые волки,
Вот так, вот так — серые волки,
Оставили бабушке — рожки да ножки —
Вот так, вот так: Серенький козлик».

Детская песенка

Личные фронтовые зарисовки

Появление пьесы «Фронт»

В своих воспоминаниях маршал И.С. Конев рассказывает случившуюся с ним любопытную историю.[21]«Однажды летом сорок второго года, — пишет маршал, — вдруг Сталин звонит ко мне на фронт и спрашивает:

— Можете ли Вы приехать?

— Могу.

— Приезжайте.

Я был тогда на Калининском фронте. Взял самолет, прилетел в Москву. Являюсь к Сталину. У него Жуков и, не могу вспомнить, кто-то еще из нашего брата. Сталин с места в карьер спрашивает меня:

— Пьесу Корнейчука «Фронт» в «Правде» читали?

— Читал, товарищ Сталин.

— Какое Ваше мнение?

— Очень плохое, товарищ Сталин.

Чувствую, что не попадаю в тон настроения, но уже начал говорить — говорю дальше. Говорю, что неправильно, вредно так высмеивать командующего фронтом. Если плохой командующий — в вашей власти его снять, но, когда командующего фронта шельмуют, высмеивают в произведении, напечатанном в «Правде», это уже имеет не частное значение, речь идет не о каком-то одном, это бросает тень на всех. Сталин сердито меня прервал:

— Ничего Вы не понимаете. Это политический вопрос, политическая необходимость. В этой пьесе идет борьба с отжившим, устарелым, с теми, кто тянет нас назад. Это хорошая пьеса, в ней правильно поставлен вопрос.

Я сказал, что, по-моему, в пьесе много неправды. В частности, когда Огнев, назначенный вместо командующего фронтом, сам вручает ему предписание о снятии и о своем назначении, то это, с точки зрения любого военного, не лезет ни в какие ворота, так не делается. Тут у меня сорвалась фраза, что я не защищаю Горлова, я скорей из людей, которых подразумевают под Огневым, но в пьесе мне все это не нравится. Тут Сталин окончательно взъелся на меня:

— Ну да, Вы Огнев! Вы не Огнев, Вы зазнались. Вы уже тоже зазнались. Вы зарвались, зазнались. Вы военные, вы все понимаете, вы все знаете, а мы, гражданские, не понимаем. Мы лучше вас это понимаем, что надо и что не надо.

Он еще несколько раз возвращался к тому, что я зазнался, и пушил меня, горячо настаивая на правильности и полезности пьесы Корнейчука. Потом обратился к Жукову:

— А Вы какого мнения о пьесе Корнейчука?