Победил Александр Луговой

— Ой, вы дайте мне рецепт! — Люсины глаза заговорщически блестели. — Я сварю, когда гости к нам придут, — и на стол! Посрамлю родную мать.

— Ая-яй! — Долг педагога взял верх в душе Ивана Васильевича над профессиональной гордостью. — Родную мать! Нельзя так. Лучше преподнести ей рецепт на день рождения...

— У нее не бывает дня рождения, — серьезно заметила Люся и, отвечая на недоуменный взгляд Ивана Васильевича, пояснила: — Она считает, что отмечать день рождения для женщины — предрассудок. «Какое значение имеет количество лет, прожитых человеком, — говорит моя мама (Люся, произнося эту фразу, подражала тону матери), — если он выглядит намного моложе, как я, например? Еще в тысяча девятьсот тридцать шестом году наш главный режиссер говорил мне: да вас надо перевести в детский театр — вы для них будете неоценимы!..»

Не выдержав, Александр начал громко смеяться. Иван Васильевич тоже не мог сдержать улыбки и лишь грозил Люсе пальцем.

Потом вдруг глаза его погрустнели.

— Твоя мама права, — заметил он тихо, — лучше не праздновать дни рождения. Не так заметно, как быстро бегут годы...

— Ну, этого только она боится. А у нас их еще много впереди. — Люся улыбалась уверенно и беспечно. Но, вспомнив, что Ростовскому не двадцать лет, она торопливо и смущенно добавила: — Да и вам, Иван Васильевич, жить да жить. Ведь ваше пятидесятилетие в прошлом году праздновали, а вы вон... — она на мгновение замолчала и, опять улыбнувшись, закончила: — куда моложе Алика выглядите.

Печаль, мелькнувшая в глазах Ивана Васильевича, исчезла. Он снова улыбался.

— Да, уж конечно Александр мне по возрасту в отцы годится. Солидный человек, мастер печатного слова. Уже статьи, очерки пишет. Скоро книгу небось ахнет. А там, глядишь, женится. А, Александр?

При последних словах Ростовского Люся слегка покраснела и поспешно заговорила:

— Вы спросите его, Иван Васильевич, какое у него задание было от редакции! Ответственнейшее! Но Алик (Люся говорила теперь, изображая лектора) со свойственной ему решительностью и смелостью, выработанными годами занятий самбо, успешно справился с труднейшим испытанием: спас обиженного и в ближайшее время каленым пером заклеймит тирана Трюфина!

Александр, который собрался было возмутиться, оставил это намерение.

— И дам ему-таки по мозгам! Этому зазнайке...

— Фи! — перебила его Люся. — Ну что за выражение.

— Вот именно, — присоединился к ней Иван Васильевич. — Ты что, брат, того? В дамском обществе... Давай-ка лучше серьезно расскажи, что и как.

Александр начал рассказывать. Горячо. С увлечением. Он поведал, как прибыл на фабрику, как разговаривал с Лукавым, как нахально и вызывающе вел себя Трюфин. Закончил он свой рассказ так:

— В общем, я сейчас продумываю материал. Но я ему дам!

Однако ожидаемых криков сочувственного возмущения не последовало. Иван Васильевич задумчиво молчал.

— А ты уверен, что этого Лукавого так уже притесняют? Он часом не лодырь?

— Да что вы, Иван Васильевич! — Александр даже вскочил от волнения и забегал по комнате. — Вы только подумайте, человек все делает, ни от чего не отказывается, а его, раз он спортсмен, заставляют накануне ответственных соревнований на субботник идти. Неужели других нет? Неужели они не понимают, что рискуют победой? Это же отсутствие всякого патриотизма!..

Иван Васильевич внимательно разглядывал свою чашечку, которую держал в руках.

— Может быть, может быть, — сказал он, не поднимая глаз, — тебе видней, ты был на месте. Но смотри не ошибись. А если еще разок съездить?

— Да нет, Иван Васильевич, поверьте, тут картина ясная. Надо только написать хорошо...

— ...Ну, а это, — подхватила Люся, — разумеется, труда не составит!

— Да брось ты, Люська, — досадливо перебил Александр, — ну что ты все смеешься. Это ведь серьезное дело, не то что всякие там выкрутасы с обручами и ленточками проделывать.

Глаза Люси засверкали, лицо порозовело. Предвидя неминуемую бурю, Иван Васильевич предпринял решительные меры.

— Я вам расскажу один любопытнейший случай. Вы послушайте. Очень поучительно.

Пришлось замолчать. Обменявшись сердитыми взглядами (погоди, я тебе это припомню!), Люся и Александр приготовились слушать.

— Был я тогда совсем молодым, еще моложе вас — только, можно сказать, входил в спортивный раж. Впрочем, был уже перворазрядником. И вот так сложилась у меня обстановка, что надо было мне самому выбирать тренера. Умер Чулков, ты знаешь, Александр, это имя — старейший наш самбист был, патриарх, можно сказать. Я у него начинал. И как-то так получилось, что другие его ученики где-то пристроились, а я вроде бы один остался. Поехал я к одному тренеру на занятия... Не буду называть его фамилию, скажем, Иванов. Вошел в зал, посмотрел, поглядел, был о нем немного наслышан — он нескольких чемпионов воспитал.

Стою. Смотрю. Подходит ко мне этот Иванов, спрашивает, кто я, откуда. Я рассказываю. Он похлопал по плечу: «Давай, — говорит, покажи, на что способен». Ну, я переоделся (чемоданчик на всякий случай захватил), вышел на ковер. Повозились мы немного: одного его мастера быстро положил, другой — меня.