Победить любой ценой

Точно вчера это было. На дворе середина восьмидесятых. Настроение было тоскливое. Оно и понятно, скука кругом. Какие перспективы у провинциального пацана вроде меня? Особо заманчивых не было. А я, не слишком по своему возрасту умный, готов был хоть к черту в пасть. Потому, когда в военкомате спросили, готов ли я отправиться в Демократическую Республику Афганистан, я не задумываясь кивнул головой. Не потому, что такой храбрый. Просто перемен хотелось. Как в песне Виктора Цоя. Причем любых, хороших, плохих, только бы не завязнуть в этой шняге. В школе я демонстративно не вступал в комсомол. Уж больно рожи противные были и у райкомовских, и у нашей школьной комсовой элиты. В военкомате мне сказали, что для поступления в суворовское училище я обязательно должен стать комсомольцем. У меня аж скулы свело.

– А можно, – говорю, – я вступлю в ВЛКСМ уже в училище?

Военкоматовский майор почесал плешь и согласился. Как-никак я уже успешно прошел медкомиссию, имел разряды по боксу, стрельбе и легкой атлетике. Однако лысого майора я обманул. В суворовском о моем несоюзном положении никто не вспомнил, других забот хватало. Всполошились лишь к концу выпуска, когда узнали, что я собираюсь поступать в Рязанское десантное. Но я и тут выкрутился.

– Я собираюсь вступать в Коммунистическую партию, – довольно нагло заявил я.

А в уставе компартии был такой пункт, придуманный, видимо, для иностранных товарищей, которые в комсомоле состоять не могли. Он гласил, что в партию может вступить любой гражданин, имеющий рекомендацию трех членов КПСС. Не важно, состоит он в комсе или нет…

– Дерзишь, суворовец Вечер, – сказал на это офицер-воспитатель.

– Скажите, товарищ капитан, – испытывая небывалый прилив наглости, продолжил я, – а в Афганистан только комсомольцев и коммунистов посылают?

– Будет тебе, дураку, Афганистан, – хмуро ответил воспитатель, глядя на меня, как на безнадежно больного.

Ограниченный контингент советских войск был выведен из ДРА, когда я учился на третьем курсе Рязанского десантного училища. Многие мои однокурсники облегченно вздохнули… Мир, перестройка, гласность. Свобода педерастам и жвачным животным. На книжных прилавках «Плейбой» и пособия по черной магии. Америка – друг, Китай – старинный друг и сосед, остальные – добрые знакомые. В газетах на полном серьезе всякие заумные дядьки и еще более заумные носатые тетки призывают распустить армии в связи с ее полной ненужностью и обременительностью для бюджета. Ну, разве что кремлевский почетный караул для декора оставить. Но то ли куда-то не туда эта свобода двинулась, то ли дали ее не тому, кому надо было, но… Заполыхали «горячие точки». И на границах, и на окраинах, и в самом центре. Поэтому, как только получил я лейтенантские погоны, сразу отправился по стране, по самым разным пылающим регионам: Вильнюс, Баку, Москва в 91-м, далее спецоперация в Афганистане, Приднестровье, Осетия, Абхазия, Москва 93-го, Югославия и, наконец, Чечня. Везде мы выполняли приказ. Спасали страну, людей. Беженцев вывозили, хлебом с ними делились. Было, конечно, и другое, но на то и война. Нам же иной раз «правдивая независимая пресса» такое приписывала, что… Поначалу меня это злило, хотелось весь боекомплект по репортерам выпустить, а в окна их редакций пару гранат кинуть. Потом привык, перестал внимание обращать. Как и Чабан. Помню, после Вильнюса, уже в часы отбоя, встретил я Якова Максимыча. Еще час назад он шутил, первогодков подбадривал, дескать, нормально все, ребята. Выполняем приказ, не даем экстремистским элементам страну нашу развалить, на то мы и спецназ ВДВ. Час прошел, и у Чабана лицо хмурое, челюсти сжаты, глаза не смеются, смотрят зло. Однако держит себя в руках майор, срываться не имеет права.

– Что-нибудь случилось, Яков Максимович? – спрашиваю я.

Чабан молча положил передо мною скомканную газету с черно-белыми фотоснимками и репортажем из Вильнюса.

– Пишут, грамотеи столичные, будто мы девушку раздавили бронемашиной, – глядя в пол, произнес Чабан. – А в гробу ту девчонку хоронили целую, с руками, ногами и головкой. По телевизору вся страна видела… И вот в ихней газетенке, полюбуйся.

И ведь в самом деле. Боевая машина если только по ноге проедет, одно мокрое костяное крошево. А если всего человека, то и вовсе лужа. Это и ежу понятно.

– Все видят и молчат, – продолжил Чабан.