Победить тьму...

Брид попробовала воду рукой и выругалась. Где же они? Где А-дам и где женщина, рыжеволосая женщина, рисующая картины? Она не видела их. Она ничего не видела. У нее шла кругом голова, и она ужасно замерзла. Она посмотрела на руки. Они посинели и тряслись. Она медленно отползла назад, подальше от края ручья и попыталась встать. Небо потемнело. В ее ушах раздавалось странное жужжание. Где-то кто-то выкрикивал ее имя. Она потрясла головой. Это был голос Бройчана. Того самого Бройчана, который поклялся убить ее. Но он не мог последовать за ней сюда. Не мог — во время А-дама. В город А-дама. Она с трудом поднялась на ноги и отошла от воды. Если она сумеет отыскать дорогу к дому Мегги, то будет в безопасности. У нее там в сумке много еды; она всегда могла купить расположение Мегги с помощью еды, или бутылки пива, или, еще лучше, джина, или, в крайнем случае, метедрина. Старуха любила сквернословить, и ее тело изобиловало паразитами, а комната имела жалкий вид. В ней стояла вонь и было холодно, но не так, как бывает чистыми ясными ночами, когда она спала на холме, а ветер продувал ее до костей и ей казалось, что она умирает. Она медленно начала переставлять ноги, двигаясь вниз по направлению к городу.

Она не поняла, что случилось, когда рухнула на землю и почувствовала, как ее тело поднимают на носилки. Она не знала, что ее отправляют в лазарет. Ее душа бродила по холму, опечаленная, запуганная, слыша лишь злобные выкрики Бройчана на ветру и топот конских копыт в темной бесконечности космоса.

Обеспокоенный врач стоял и смотрел на лежащее без движения на больничной койке тело и качал головой.

— У нее, видимо, шок. Держите ее в тепле и присматривайте за ней. Это все, что мы можем сделать. Никто не знает, кто она? Почему при ней нет удостоверения личности? — Ему нужно было осмотреть сотню других пациентов с тяжелыми ранами.

Брид слегка шевельнулась, сдвинув голову на подушке. Сквозь веки она смутно различала палату и высокого мужчину с рыжеватыми волосами в белом халате со стетоскопом на шее; она чувствовала, что другие кровати стоят рядами и на них лежат женщины, некоторые из которых тихо плачут, а другие молчат, такие же бледные, как хлопковые простыни, в которые они закутаны. Но она была не в состоянии реагировать. Казалось, что ее отделяет от этого мира какая-то завеса — пелена тумана, заглушающая звук, перемещающая ее на какие-то задворки, где теперь позади себя она могла видеть склон холма, где расположен ее дом, брата, старающегося схватить ее за руку, а за ним людей Бройчана, которые подступали все ближе и ближе.

Когда медсестра приподняла ее на подушки и стала кормить ее с ложки, она покорно проглатывала пищу. Она не сопротивлялась, когда ей помыли губкой тело и сменили халат, не отреагировала, когда кто-то подошел и расчесал ей щеткой волосы и когда капеллан молился перед ней христианскому Богу. До нее ничего не доходило. В шкафчике у ее кровати лежал в целости и сохранности ее тканый мешочек. В маленьком кожаном кошельке они не наши ни имени, ни адреса; на изящной пудренице не было инициалов. Интерес и разговоры вызвал только кинжал с железным лезвием, но вскоре его положили в мешок и забыли о его существовании.

— Ты не против того, чтобы пойти со мной? — Лиза сидела напротив Адама в «Аперитиве» на Фредерик-стрит. — Ты уверен, что можешь выкроить время? — В ее голосе чувствовался сарказм, которого раньше он не замечал.

— Разумеется, не уверен. — Он улыбался ей, пытаясь не думать о счете, который он может попросить предъявить в любую минуту.

Она в свою очередь ухмыльнулась, читая его мысли, и, к своему смущению, он увидел десятишиллинговую купюру, которая просовывалась в его руку.

— Бери. Я тебе должна. Я продала две картины. Когда приедешь в Лондон и обоснуешься на Харли-стрит, можешь сводить меня в «Ритц». Договорились?

Он кивнул с облегчением.

— Договорились.

Улицы Морнингсайда были пустынны и спокойны после сутолоки, толп и очередей в центре города. Дом был серого цвета, массивный, весьма респектабельный, с вышитыми чистыми занавесками и высаженными розами по обе стороны от тропинки, ведущей к главному входу. Они вошли и тщательно закрыли за собой калитку, после чего медленно приблизились к главному входу. С ветвей груши на лужайке перед домом заливалась малиновка, ее глотка раздувалась и трепетала в певческом экстазе. Женщине, открывшей дверь, было за сорок, на ней была изящная двойка — жакет и джемпер и жемчужное ожерелье, на ногах — коричневые кожаные туфли. Ее призвание выдавали лишь экзотические кольца на пальцах — янтарь, лазурит, жадеит. Она пригласила их в первую комнату, солидно меблированную диваном, двумя креслами из одного гарнитура и низким столом. На столе что-то стояло, закутанное в черную материю. Адаму сделалось нехорошо. Женщина пользовалась магическим кристаллом.