Победить тьму...

Он долго и неподвижно сидел, выпрямившись, со сжатыми руками и закрытыми глазами, молясь Господу. Но он знал, что Господу нужно было от него большего. Господь желал наказания Томаса за проявленную слабость. Когда последние лучи солнца исчезли в небе, отбросив через окна на древние камни, стены и пол бледные полосы, он поднялся. Он подошел к передним рядам кресел и стал медленно снимать с себя пиджак, а затем галстук и рубашку. Он аккуратно сложил их, содрогаясь от холодного воздуха, беспокоившего его голые плечи. На мгновение он засомневался, но затем продолжил дальше: ботинки, носки, брюки — все тщательно складывая в кучу. Он на секунду подумал, не снять ли ему длинные шерстяные кальсоны, но голое мужское тело, как и женское, было осквернением перед Господом.

Затем он взял в руки кожаный ремень.

От боли, вызванной нанесенным собственному телу ударом, у него перехватило дыхание. Он заколебался, но всего на мгновение. Он вновь и вновь возносил вверх руку и чувствовал, как ремень нещадно полосовал ребра. Через некоторое время он потерял счет ударам, торжествуя в мучении, чувствуя, как боль очищает его, смывает все следы его собственного тяжкого греха.

Постепенно удары становились слабее. Он упал на колени на каменный пол, и ремень выпал у него из рук. Он услышал звук рыданий и понял, что он исходит из его горла. В отчаянии он стал опускаться все ниже, пока не распластался на полу, закрыв голову руками.

Когда Адам проснулся, он лежал на собственной кровати вниз лицом. Он попытался двинуться и закричал от боли, стиснув простыню, лежавшую под его лицом.

— Мама!

Он забыл. Раньше, когда отец бил его, она пробиралась к нему затем по лестнице и прикладывала йод к его ранам, давая ему для утешения конфетку. Но ее здесь не было, а на этот раз боль была сильнее обычного. Он еще раз попытался двинуться, но не смог и молча зарыдал в подушку.

В доме стояла полная тишина. Он долго лежал, и кровь застыла и высохла, а одежда прилипла к спине. Немного погодя он задремал. В какой-то момент он проснулся от страха, когда где-то внизу хлопнула дверь. Он затаил дыхание, испугавшись, что появится отец, но, когда тот не появился, он вновь расслабился, и его опять одолел сон.

Необходимость выйти по малой нужде заставила его покинуть кровать. Неуклюже передвигаясь и кусая губы, чтобы громко не расплакаться, он прошел в туалет и, запершись, снял трусы. Ему было трудно повернуться, чтобы посмотреть на ягодицы, но он мог видеть кровоподтеки на ногах и кровь на одежде. Это испугало его. Он не знал, что делать.

Вновь добравшись до спальни, он опять залез в кровать. Когда проснулся, было почти темно. Сделав над собой усилие, он дошел до верхнего отрезка лестницы и взглянул вниз. Лампа не была зажжена. На цыпочках кое-как спустился вниз. Дверь отцовского кабинета была открыта. Там никого не было, и он несколько секунд стоял и смотрел внутрь.

Адам снял старый плащ с одного из многочисленных крючков в обитой кафелем передней и обмотал его вокруг плеч, опасаясь, что встретит кого-нибудь и кто-то сможет увидеть, как поступил с ним отец, и узнать, что он плохо себя вел.

Он никак не мог осмелиться снова постучаться в дверь Джинни, но не мог и сообразить, как поступить иначе. Когда он, спотыкаясь, поднялся к двери, у него кружилась голова. Ноги казались ему чужими, вышедшими из-под контроля. Он протянул руку к дверному молотку, но рука проскочила мимо, и он упал вперед, уцепившись пальцами за доски.

Однако собака услышала его.

— Этого человека следует посадить за решетку! — Кен Бэррон лил воду из стоявших на плите кастрюлей в сидячую ванну у огня. — На него необходимо донести.

Джинни покачала головой. Ее губы были плотно сжаты.

— Нет, Кен. Ничего не предпринимай. Я сама с этим разберусь. — Она с трудом сдерживала слезы, видя, в каком состоянии находится мальчик.

Ванная была единственным выходом. Он не мог в ней сидеть, но Джинни поставила его на колени прямо в одежде и стала лить воду из кувшина на его тонкие плечи, постепенно освободив рубашку, а затем и трусы, прилипшие к телу от запекшейся крови.

Когда, наконец, раны были промыты и Джинни приложила к ним гермолен, она надела на мальчика чистые трусы мужа, проклиная грубую льняную ткань, когда заметила, что он сморщился от боли, затем накормила его бульоном и уложила в складную кровать в углу комнаты.

Завтра утром она скажет пастору все, что считает нужным. На сей раз он не отделается так легко за то, что совершил.

— Не будь дурой, Джинни. — Кен не слишком решительно отговаривал жену на следующее утро от похода в дом пастора. Он очень уважал Джинни за все возраставший ее гнев по поводу случившегося.

Голубые глаза жены сверкали.

— Только попробуй остановить меня! — Она опустила руки на бедра и посмотрела ему прямо в лицо, когда он поспешно отошел и встал в дверях, наблюдая, как его жена двинулась по улице, крепко держа Адама за руку.